Ефим Гаер - Спрятанные во времени

М. кивнул, не уверенный, что уловил суть.

— Я лишь…

— Забраться в задницу к леднику и сидеть там, стуча зубами, — это, по-вашему, то, что нужно?

Нишикори неожиданно рассмеялся. Его глаза превратились в щелки.

— Я как-то по-другому все представлял, — сказал М., задумавшись, вертя открытку в руках.

Японец хлопнул его по загривку, чуть не выбив вчерашний завтрак.

— Даже слушать не желаю об этом! Если говорить о покое, пусть там будет дом с очагом, теплый туалет и винный погреб размером с Поднебесную. А в саду — хочу, чтобы там был сад, дери вас яки! — пусть цветут вишни и рыбина с мордой как у трактирщика, — для верности он показал, какого именно размера должна быть морда, — плавает в фонтане у тенистой беседки. Не забудьте ванну. Резиновый утенок, так и быть, не нужен. Ясно?

— У тенистой беседки… — повторил М..

На его вкус вид на заснеженные вершины как нельзя лучше подходил для отдохновения души. Во всяком случае, еще минуту назад ему так казалось.

— То есть вы не хотите, чтобы я перенес вас на окраину живописной горной деревни где-нибудь в Непале?..

— Ты меня вообще слушаешь?

— Да-да, просто мне казалось… Ну, ладно. Раз идея с горами решительно не подходит, предлагаю вам скучное шале под Женевой. Если угодно — с велосипедом и геранью на подоконнике. Пойдет?

— Как нельзя лучше.

— Хорошо.

— Но этого ничего не будет, — отрезал Нишикори.

— Почему?

— Не в этой жизни — так, кажется, говорят в России?

М. кивнул. Кто ж не знает: баранки и хоровод — символы Колеса Сансары, известные на Руси с древности. Где-где, а тут разбираются в этом деле.

— Вы прекрасно владеете русским. Позвольте полюбопытствовать?

— Быстро учусь.

— Но, готов спорить, одно слово точно не знаете.

Нишикори пристально посмотрел на М..

— На посошок! И за дом в Швейцарии, кому бы он ни достался!

Чепец из стекла и стали на внушительной бетонной основе предвестником будущего «Зарядья» стоял во дворе музея, обметенный снегом. Голуби и вороны на него не садились, потому что не за что было зацепиться, их сдувало ветром. Внутри него было пусто, гулко и неуютно. Только в центре фундамент для постамента с торчащей в стороны арматурой постепенно превращался в сугроб.

Пурга поднялась такая, что в полдень горели лампы. Ярче всех — в директорском кабинете, похожем на захламленный гимнастический зал.

— Не будет никакой торжественной сдачи. Кто вам лично сказал, что она будет?

— Ну как же? Да здесь, за этим столом…

Вскотский ядовито прищурился.

— Но ведь…

— Ясно, товарищ директор! Разрешите исполнять?

— Идите.

Сияющий как пятак Гринев первым вышел из кабинета, гордо выставив подбородок.

— Великий человек, наш директор, — безапелляционно заявил он в приемной так, что все повернули головы.

Следом вышла Каина Рюх с пустым выражением лица, сломанной папиросой и в надвинутом до бровей берете. Кудапов, еще пытавшийся что-то возражать, вылетел за ними красный как взопревший рачок:

— Это немыслимо! — возопил он, пытаясь обнаружить сочувствующих среди ожидавших в приемной лиц, но, натолкнувшись на взгляд Гринева, опустил плечи и закивал: — Да-да, вы правы, что это я…

Лужана Евгеньевна широко улыбнулась Илье Сергеевичу, так точно и верно постигшему самую суть вопроса. Он мысленно раздел ее взглядом, затем (мысленно же) махнул рукой и удалился как победитель.

Никакого изваяния в МИМ в итоге не поступило. Рука, утвердившая высокий проект, гнила теперь в яме под Сыктывкаром вместе с высоким и умным лбом, прострелянным навылет чекистом. Конструкция стояла пустая, директивы сносить ее тоже не было — на нее старались лишний раз не смотреть. Стопу из папье-маше вывезли прочь на свалку, документы сдали в архив, где, если что-нибудь когда-то теряется, то на веки вечные. Штаб, работу которого приостановили «до особого циркуляра» (и которого, каждый понимал, никогда не будет) собрался еще единожды уже в мае тридцать первого года, чтобы констатировать свой конец и готовность объекта за одно, как его счастливый итог (все же главбух настоял на этом, чтобы списать расход).

Илья Сергеевич уже привычно со скукой председательствовал; дело, казавшееся ему год назад новым, стало обыденным и понятным:

— Товарищи, все знакомы с повесткой дня… По сумме вопросов сразу, их два, голосуем поднятием руки. Кто «за», «воздержался», «против»? Спасибо, товарищи. Единогласно.

Был на нем приличный серый костюм, галстук и удостоверение в нагрудном кармане, которое, впрочем, теперь не требовали с него, потому что знали в лицо нового заместителя директора, сменившего на посту некоего Завадского, которого сразу же перестали помнить всем коллективом.

И в заброшенный кабинет он более не ходил, а ездил с парадного крыльца на служебном ГАЗе в свою новую квартиру в Замоскворечье, к беременной всем довольной Вареньке, занятой обустройством. Перестал искать встречи с теткой, так и не состоявшейся. Отставил бредни безумца М.. Выучил устав партии. И вообще, зажил человек нормальной жизнью, встал на ноги, приобрел даже некий лоск — и за какое краткое время! Талантлив оказался Илья Сергеевич. А Нехитрова на всякий случай он сдал в Лубянку.

Дэба Батоева тоже вполне устроилась, уехав-таки в желанную экспедицию, хотя и «второй волной». Занялась наукой. Экстерном сдала весь курс, выпустила десяток статей и претендовала на ученую степень, чем снискала скромную славу и могущественных завистников. Спасло ее только долгое отсутствие в Москве — на вундеркинда поступил ворох анонимок, две из которых авторитетные, известно кем именно не подписанные.

Нишикори вернулся в монастырь, где в сосредоточенном покое пробыл три года, отправившись за тем на поиски нового воплощения настоятеля, которого обнаружил в тридцать шестом на рыбном рынке в Даляне — мало того, что крикливым непоседливым карапузом, к тому же еще и девочкой. Лин Чжан узнала свой старый посох, флейту и чашу для подаяний, с прищуром посмотрела на Нишикори, горой возвышавшегося над ней, и ответила странствующим монахам, вытащив изо рта палец:

— Мудрец сказал: «В собственном доме трудно иметь дело с женщинами и слугами. Если приблизить их — они станут развязными, если удалить от себя — возненавидят» 196 196 Считается одним из высказываний Конфуция (551 г. до н.э. — 479 г. до н.э.). . Я же стану женщиной и слугой. Возвращайтесь с пустой повозкой, — и добавила, словно придя в себя: — Хосю писенье!

Нишикори остался в Даляне рядом с семейством Чжан, нанявшись грузчиком в порт, и встретил свой конец в лачуге на берегу, задавленный сорвавшимся с каната бревном. Такова была милость Лин, служанки в доме торговца рыбой, отпустившей старого друга.