Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Еще этот груз, подсунутый хитрецом Магнифером, — туманного назначения штуковина, норовившая совершенно распоясаться. Нередко он находил цилиндр парящим в темном углу, вопреки всем известным правилам, будто не прятал и не запирал его на замок в футляре, и сам он не весил пуд. Вот и теперь он медленно крутился у косяка, подсвеченный мертво-синим. Вставать и водворять его на место М. не хотелось. «Все одно летает, —думал он, — так уж улетал бы на вовсе».

Квартира, куда он был подселен прихотливой жилотделовской волей, была удобна, соседи молчаливы, если не сказать незаметны, и даже отопление в доме продолжало работать, клокоча в чугунной гармони. После оледенелой киевской коммуналки, смоленских бараков, сараев, скамей, перронов — настоящий дворец, населенный бонзами новой власти вперемешку со старыми петербургскими жильцами, уплотненными и напуганными.

М. сам, насмотревшись по горло за два года, боялся, что за ним «придут». Но не приходили, и даже неизменно способствовали: как работнику новой мысли, полагался ему паек, который нужно было брать тут же недалеко, на Лиговке, в окошке, где давали расписаться в журнале. То ли документы, выправленные «по научной линии», действительно были хороши, то ли хватало забот у власти и без него, но никто не изводил участника несуществующей экспедиции, нацеленной на поиски «экземпляров скифского промысла».

Он помнил, как они сочиняли эту формулу, сидя вокруг стола на Шулявке, сколько вариантов перебрали и как смеялись. «Промысел» звучал словно пролетарский пароль и в то же время не вызывал подозрений. На «скифов», кажется, тоже никто не точил идеологического зуба — ни «белые», ни «красные», ни «зеленые». «Экземпляры» же звучали весьма научно. Бумагу отпечатали на машинке, в углу поставили оттиск, «подрезанный» в университетской канцелярии. Подобным способом «выдали» друг другу удостоверения личности, снабдив для солидности фотокарточкой — в царящей неразберихе вполне сходило за правду, большинство и этого не имело. Получились, если не соль земли, то вполне благопристойные граждане новой исторической эпохи.

Комната, где он жил, с лепным затейливым потолком, выгороженная стенкой из большей залы, имела сажени четыре в длину и в половину этого ширины, так что у дверей всегда сгущались потемки, а теперь, ночью стояла непроглядная темнота. Новая стена эта, шедшая от двери по правую руку, несмотря на революционный кавардак, была добротно оштукатурена и оснащена изумрудным ковром с залысиной от того, что он когда-то леживал в присутственном месте. Под ковром на кровати, обхватив руками колени, и сидел М., наблюдая за пляской свечных теней, прислушиваясь к проспекту и звукам старого доходного дома.

В эту ночь все чудилось ему странным, придуманным и пустым, будто карандашным наброском, отрисованным на картоне и не раскрашенным. То клонило в сон, и он клевал носом, погружаясь в смутные видения чего-то важного, что нельзя было упустить, — но Морфей неожиданно улетал, оставляя сосущую пустоту от недосказанного. То мучили его тревожные предвкушения, дергал за нервы страх, мешая сосредоточиться. М. терзался, тихо бормотал — пока линии стен и мебели снова не перекашивались, ныряя куда-то вниз, веки слепляла дрема…

Ему, в возрасте Христа, что-то все мерещилось на распутье, когда еще многое можно переменить в жизни одним стремленьем. А что менять? И к чему стремиться? Снаружи — ад кромешный. Внутри — возня торопливых мыслей, бренчащих как ложки в посудном ящике. Есть, наверное, такая порода людей — «гении», у которых эти ложки выбивают сами собой кантату — не наш, ситный друг, случай…

«От одиночества, что ли я так терзаюсь? Или дух мой окончательно разодрали, так, что уже не свяжешь? Живу как лис под корягой — ни жены, ни хозяйства нет, и прибежища своего нет. Не нажил за три десятка даже того, о чем жалеть. Одни мысли да нервный сон — все твое имущество и родня. Было бы тебя два или не было вообще — круглый ноль разницы. Исчезну — ботинки одни останутся, и то драные. Катись все! Никому и ничего я не должен. И себе тоже. Будто враг какой-то сидит внутри и корежит ум! А на новую обувь у меня денег нету…».

Отпустив мысли на самотек, он вдруг показался себе маленьким и бесплотным как переплетение лучей на воде.

«Отраженный свет и ничего больше. Тучка зашла — исчез; улетела — снова тут как тут. Был, не будем спорить, такой джентльмен, брился-мылся, разговаривал и вообще — блестел гривенником, пяткой в пруду пугал сома, улыбался на фотокарточке… И все, выбыл! Финита. Абзац параграфа».

От чувства своей ничтожности ему стало хорошо и необыкновенно спокойно. Кто-то внутри будто отпустил его. В голове произошла ясность, от которой сразу же захотелось выпить. Он протер глаза и прислушался.

В квартире снизу кто-то танцевал под романс. Раздавался смех, звон посуды, скрипел паркет. Плевицкая выводила «Чайку» 83 83 Надежда Плевицкая (1884 — 1941) — русская певица (меццо-сопрано). «Чайка» — Романс начала XX в., музыка Евгения Жураковского, слова Елены Буланиной. . Сверху и в соседней комнате слева, занятой, кажется, кем-то от медицины, царила тишина. Справа за тонкой стеной разговаривали двое, мужчина и женщина, — что-то обсуждали, спорили без злобы с нажимом, как спорят только супруги, не имея целью победить, а так .

Не в силах устоять пред соблазном, он прижался ухом к стене. Ничего интересного, обычный домашний треп: сомнения, знакомые, планы…

«Когда это кончится?», — спросила женщина. «Скоро, думаю… не может так долго быть… — ответил мужской голос. — Скоро…».

Затем разговор прервался, что-то из сервиза упало на пол, собеседники перешли на горячий шепот.

М., почувствовав неловкость, соскочил с кровати, стараясь ни звуком себя не выдать, на цыпочках подошел к столу и большим глотком осушил полкружки. Внутренности мгновенно обожгло, горло пережало стальной перчаткой, он мучительно закашлялся, чем, безусловно, выдал себя любовникам за стеной. Но ему уже было все равно — как, наверное, им самим.

— Господи, как они глотают такую дрянь? Впрочем, это многое объясняет… — прохрипел он, подразумевая революционных матросов и прочих любителей «балтийского чая» 84 84 Рецепт найдете в литературе. .

Стараясь не обращать внимания на возню за стенкой, он жадно глотнул из чайника, отдернул штору и взялся за ветчину, мудро отложив хлеб на завтрак, но так и не успел ей распорядиться.

В темноте по пустой ленте Невского в сторону Дворцовой мчался автомобиль, слепя фарами; за ним в отдалении другой. Оба на совершенно безумной скорости. Казалось, они участвуют в гонке.

Через секунду первый, алый двухдверный «мазерати», похожий на голову крокодила, скрылся, оставив за собой долгую снежную завесу. Преследовавший его кабриолет, захлебываясь в снегу, то ли на что-то налетел, то ли просто потерял управление — его под самыми окнами закрутило, впечатав с лязгом в театральную тумбу, отнесло по наледи, и он встал, уткнувшись в поребрик. Под искореженный «ситроен» на снег быстро натекла лужа.