Ефим Гаер - Спрятанные во времени

М. жадно прильнул к окну. Никогда раньше ему не приходилось видеть автомобильной аварии, не считая одного раза, когда порожний грузовик съехал в кювет в потемках. Но тот едва полз и никакого ущерба не причинил. А тут…

Лишенное снега место у парадной, где только что находилась тумба, с высоты казалось жерлом колодца. Сама она валялась рядом, загородив тротуар, глядя в небо драной афишей «Буфф». Около нее в брызгах разлетевшегося стекла на белом лежал продолговатый черный предмет, в котором М. не сразу разглядел человека. Тот, похоже, был без сознания, если не того хуже.

Глядя на простертое внизу тело, М. решил, что необходимо срочно что-нибудь предпринять и уже подался к двери, когда, словно повинуясь единой мысли, в нее громко и торопливо постучали. На пороге с керосинкой в одной и саквояжем в другой руке стоял тот самый сосед-медик в наброшенной на пижаму шубе:

— Внизу авария. Срочно прошу помочь, — сказал он и быстро прошел на выход.

— Да, конечно, — засуетился М., соображая, где находится его обувь и простреленный полушубок, выменянный в дороге на мыло у какой-то бабы с бельмом. — Ах ты ж! — магниферова болванка все вращалась у косяка — он забыл про нее и ткнулся на ходу лбом — ту медленно отнесло к стене.

Тут проглоченный на голодный желудок спирт сыграл с М. злую шутку: потеряв равновесие в темноте, он упал, больно ударившись коленом, и едва не оторвал ручку двери.

— Твою-то мать!

Затем, хромая и суетясь, поймал летающий артефакт, сунул под кровать и выбежал за соседом, на ходу пытаясь попасть в рукав; спустился, встал под козырьком, окунаясь в холодный воздух, и с трудом перевел дыхание. В груди колотился тяжелый ком. Колено ныло. Еще спирт этот, отдающий псиной, чтоб его…

Из окон выглядывали на улицу любопытные, но на помощь больше никто не вышел.

Сосед, звавшийся Вадим Ильичем, в самом деле бывший военным медиком, недавно вернувшимся с фронта и тихо осевшим теперь в столице, возился с лежащим на снегу телом.

— Идите сюда! Что встали?! — резко позвал он, вынимая скальпель из саквояжа. У Ильи мелькнула шальная мысль, что он собрался прирезать раненого. — Жив он. Контузия и открытый перелом — точнее не сказать. Держите вот.

Раненый, с головы до ног одетый в черную кожу, лежал без сознания на спине, глаза его были бессмысленно открыты. В них, прямо на радужку, падал и таял снег.

Доктор умело дерзко срезал с него портупею, сунул в саквояж маузер, глянув исподлобья на М., затем распорол до локтя рукав, предоставив ассистенту мокрую от крови руку с торчащей костью.

— Берите. Да не тут! Держите кисть и здесь, выше. Крепко, но не тяните.

Сам Вадим Ильич, отбросив седую прядь, пережал раненому плечо, достал блестящую планку, что-то подкрутил в ней и начал прибинтовывать к перелому.

— Отменное изделие… немцы… — сказал он М., имея в виду, вероятно, свою раздвижную шину.

М. замутило, он дернулся и чуть не упал, отпустив доверенную конечность.

— Держи, итит твою! Крепко! — заорал доктор. — Отвернись, если не можешь смотреть. Дурак…

М. отвел глаза, стараясь сохранять равновесие. Зная, что напортачил, на «ты» и «дурака» не обиделся. Доктор командовал отрывисто, четко, явно имея к тому привычку. Уверенность эта и быстрота действий невольно вызывали уважение, отметая возможность не подчиниться.

Вывернув с Мойки, мимо проехал экипаж, не остановившись на окрик. Кучер, сволочь, поддал вожжами и рванул в сторону вокзала. Было слышно, как доктор выругался под нос.

— Все, все, можете не держать больше. Просто положите вот так. Ноги, кажется, целы, что удивительно. Сюда руку теперь. Берите под колени и ме-е-едленно в парадную вслед за мной. Лампу принесете потом.

Вдвоем они внесли пострадавшего в подъезд, устроив на плитках пола. Тот, застонав, очнулся, замотал головой и попытался что-то сказать, но язык его заплетался, вместо слов вышло бестолковое «гу-у-гл».

— Молчи, молчи, после… — и М.: — Лампу принесите. Проверьте, в машине там никто не остался? И найдите срочно кого-нибудь ехать в госпиталь.

— Сейчас, — прохрипел не своим голосом М..

Принеся фонарь и кинувшись назад к «ситроену», он больше никого не нашел, испытав огромное облегчение — от второй такой операции он бы точно грохнулся в обморок.

В это время там, куда направлялся кортеж, очевидно, сообразили, что что-то пошло не так. В М., огибавшего широкую масляную лужу, натекшую из-под разбитой машины, ударило ярким светом. Два автомобиля, один из которых, красный «итальянец», ему уже был знаком, инспектировали проспект, разделившись по сторонам.

Первым подъехал грузовик. Из кузова на снег высыпала группа с винтовками, в шинелях и лохматых папахах.

— Стоять! Руки! Обыщи его, — скомандовал свирепый мужик в перевязи. — Где Гальперн, сука?! Гальперн, я сказал!

М. застыл, стараясь никому не смотреть в глаза, отчего сделался вдвойне подозрителен. Чьи-то руки шарили по нему, в лицо смотрело дуло винтовки. После недавнего общения с доктором манера разговора показалась ему знакомой, хотя и доведенной в грубости до гротеска. Все же медик, даже закаленный в окопах, — не выблядок в папахе, орущий на мирных граждан, но военная интеллигенция…

— Там, в парадной лежит раненый. Ему оказали помощь. Фамилию я не знаю, — ответил он, стараясь говорить ровно. — Уберите, пожалуйста, винтовку. Я провожу.

— Заткнись, сука! Веди! Если врешь…

Войдя в подъезд, они тут же наткнулись на потерпевшего. Доктора рядом не было. М. сообразил, что сосед его, видимо, из «старых», и не желает лишний раз попадать на вид.

— В машину! Быстро! В Александровскую 85 85 Одна из старейших больниц Санкт-Петербурга, основана в 1842 году !

Раненый застонал и открыл глаза, когда его неловко подняли.

— Этажи проверьте! С нами поедешь, — добавил главный, ухватив М. за плечо, когда тот пытался уйти по лестнице. — Козинов!

В ту же секунду что-то с хрустом ударило М. по затылку и мир исчез.

На большом столе в огромной, душной как нора комнате, пахнущей свежей краской, внахлест лежали чертежи и эскизы. На всех был изображен обгрызенный овал со звездой, упирающийся в заштрихованную брусчатку — анфас, в разрезе и в профиль. Вокруг стола происходило совещание штаба, созванного для решающего броска на усвоение МИМом грядущего исполинского пролетария (чья картонная лапа так и находилась в фойе, приводя в замешательство посетителей).

Пылинки вились в желтых лучах, за окнами мрела зелень и голуби гугукали на дорожке, расклевывая буханку. Казалось, там — во внешнем мире прошло уже полстолетья и, если высунуться наружу, увидишь обещанный коммунизм, скоростные поезда, а то и марсиан, прибывших в Москву на турнир по шашкам.