Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Дама рухнула безмолвным нетопырем, распластавшись на асфальте, и только после, секунду отлежавшись, огласила пространство криком.

Илья же, скатившись кубарем по ступеням, лежал теперь на спине головой к воротам и смотрел в безжизненное небо Москвы, в котором плыло одинокое облако в форме танка. «Мне все равно теперь», — подумал он, и закрыл глаза.

Непосредственный же виновник, машинист экскаватора, выглянул из кабины, и, вопреки всякому нравственному началу, покрыл музейных служащих матом, будто они, а не он, устроили кавардак. Затем заглушил мотор, хлопнул дверцей кабины и вышел, толкаясь, за территорию. В спину ему шептали: «Убийца».

Никитский, бывший чьим-то племянником и оттого неприкосновенный, продолжал стоять в гордой позе, хлопая коровьими ресницами, и, кажется, был вполне доволен происходящим.

Находясь на Сухаревской в Станции скорой помощи, Илья вдруг истерически рассмеялся и, уже почти отправленный с травмой в одну из клиник, едва не угодил в психиатрическое отделение другой, где сотрясения мозга тоже лечат, но лечат также и еще многое, что кроется в этом загадочном зыбком органе.

После он был доставлен в приемное отделение больницы, где прождал в общей сложности два часа, так что, сам не помня когда, заснул, привалившись к бачку с водой, и видел, вследствие свежей травмы, путанный странный сон — красивую женщину в нищенской комнатушке, рвущую из пламени исписанные листы. Женщина все гасила и гасила ладонями огонь, пожиравший их, а они горели, но, к удивлению сновидца, до конца не сгорали. Длилось это мучительно долго. Ее ладони стали черны, гарь на них мешалась с тягучим пламенем. Женщина рыдала и смеялась одновременно, а он силился подойти к ней, чтобы утешить, увести куда-нибудь от этих дьявольских листов, но не находил сил.

Затем что-то распахнулось сзади него, и он вылетел из комнаты вон в круговерть зимней ночи, пронесся сквозь пустые дворы, мимо спящих в миллионах спален людей, над крышами и под самыми облаками. Снег морочил его, кидал и переворачивал, а затем ударил тяжелой рукавицей, высадив в какую-то иную реальность, в которой яркая лампа слепила ему глаза в ледяном подвале. Там ему совали листок, требуя подписать, а что, он никак не соображал. Били в ребра и по лицу. Куда-то волокли по ступеням.

Затем снова возникла ночь, и летящий снег, и далекий истошный вопль, коловший сердце…

Тут Илья проснулся, потому что трясла его за рукав старая санитарка с добрыми глазами, желавшая провести в палату.

М. проснулся от острой боли. Затылок рвался на части, и зубы ломило так, будто кто-то тянул их из десен разом. Он застонал и с трудом повернулся на бок, прижавшись виском к ледяному полу. Перед лицом встала грязно-белая дверь в потеках, огромная, верх которой терялся в дымке. Какая-то его часть сознавала, что он смотрит на обыкновенную дверь, закрытую, в пятнах и заусенцах — другая говорила, что он лежит на мосту перед огромными воротами замка и здесь умрет, так и не дождавшись, что их откроют. Чей был замок, и как он попал туда, он не знал.

Кто-то невидимый закричал над головой: «Встать!». Не понимая, ему ли, но решив, что да, скорее, ему, М. попытался подняться, но тело было слишком тяжелым. Все, что он мог — неподвижно лежать и смотреть на эту проклятую дверь и на грязный пол, уходящий под нее раскрошенной плиткой. Боль притупилась, став чем-то вроде острого блюда, от которого он отказывался. Официант, пожав плечами, ушел.

Из застилавшей взгляд мути выросла гнедая лошадиная морда… ощерилась, поплыла… превратилась в мыс над рекой… вода под ним закрутилась, схлынула, обнажая дно, сам он выгнулся, заструился вверх, соткавшись в женщину громадного роста — нагую, стоящую по щиколотки в песке…

Галлюцинация — как и все вокруг, как голос, требующий чего-то, твердящий о пожаре в товарном складе. Яркий свет, удар, крик. М. мелко отрывисто задышал, стараясь отвлечься от тревожных видений, с благодарностью уходя в песок у ног женщины, которая смотрела на него сверху спокойным взглядом. На миг он почувствовал себя дома.

Неизвестно, сколько времени он был в забытье, а когда снова открыл глаза, его обволакивал холодный бездвижный сумрак — младший брат тени, всегда готовый ей уступить.

М. лежал на животе, касаясь пересохшим языком пола. Левая скула онемела, первым чувством было, что у него отсутствует пол-лица, но его это не задело — все происходило будто далеко и не с ним, даже время текло не сквозь, а мимо него.

Затем вдруг и сразу ворохом закрутились мысли, толкаясь и наскакивая друг на друга. Пронеслись чудовищные картины, которые он не узнавал, не понимая, откуда они пришли.

Последнее, что он помнил — черный провал парадной с лицом по центру, которое крутило вместе со снегом. Затем вспомнил комнату, аварию на проспекте, мужчину с забинтованной рукой, которого несут в грузовик. По белому растекалось алым…

Он бы вновь потерял сознание, если бы где-то рядом не хлопнула громко дверь. Чувства встрепенулись, немедленно сообщив, что, во-первых, его мучает жажда и, во-вторых, он находится не в лучшем гигиеническом состоянии. В ноздри ударил резкий запах мочи.

М. привстал, опираясь на руку. Осмотрелся, обнаружив себя в пустой комнате, единственным предметом в которой была бесформенная куча тряпья: прямо перед ним сидел человек с изуродованным лицом, лоснящимся от засохшей сукровицы. Все это отняло слишком много сил. Он вновь опустился на пол, простонав: «Пить…».

Сидевший у стены дернулся и на четвереньках подполз к нему, заполнив собой обзор, показавшись М. большим как сопка. В памяти мелькнул образ нагой богини, давшей ему укрыться в своих владениях. «Уж не воплотилась ли она в этого бедолагу?».

Незнакомец помог М. сесть, а сам отошел к окну, превратившись в тщедушного человечка, слоями замотанного в тряпье, валившееся с него. Он то и дело его поддергивал, используя одну руку. Вторая с перебитыми пальцами безвольно болталась вдоль его тела.

Скоро у опухших губ М. на грязной узкой ладони появился тающий комок снега, в который он жадно впился. Затем еще. Каждый раз незнакомец отлучался минуты на две, и М. сердился на него в нетерпении, пока не понял, что тот носит снег от оледенелого маленького окна, перекрещенного решеткой, выскребая его словно драгоценное ископаемое со стекол и подоконника.

— Спасибо.

Незнакомец кивнул и снова сел у стены.

— Как вас называть?

Тот лишь покачал головой, слабо улыбнувшись. В улыбке на разбитом лице сквозила отрешенная лучистая доброта, обращенная сразу ко всему — к М., голой запертой комнате, сволочам за ее стенами, изуродовавшим его, а, возможно, и ко всякой твари наземной и водоплавающей.