Ефим Гаер - Спрятанные во времени

«Блаженный, что ли? А, может, что подсадной. Хотя, зачем подсадного так избивать? — подумал М.. — Но где я?».

Пересилив дурноту, он проковылял к двери — запертой, с вырванной с корнем ручкой. В оставшейся от нее дыре была видна стена коридора, узкого, в две трети окрашенного в зеленый — больница или тюрьма. Затем перешел к окну, где долго стоял, прислонившись лбом к оледенелой раме. Сквозь подернутое инеем стекло проступал неизвестный двор и низкое соседнее здание. Ветер мотал фонарь. Кто-то выбежал из подъезда, бросившись бегом в арку. Взревел мотор, по стенам мазнули фары. Грузовик с крестом на зеленом кузове пересек двор и скрылся в слепой метели.

Насмотревшись на заснеженный двор, М. повернулся и окинул взглядом свое узилище: выбеленный квадрат десяти шагов; сводчатый потолок; глубокие порожние стеллажи вдоль одной стены, следы от сломанных на другой; кирпичный пол с неровной дырой в углу и затхлый зловонный воздух. Под потолком, несмотря на холод, вились жирные мухи.

Потянувшись к затылку, он нащупал большую мягкую шишку, которая безбожно саднила. На пальцах осталась кровь.

— Суки, — прошипел М., опираясь рукой о полку. Та с грохотом кувыркнулась на пол.

В эту же секунду снаружи, будто кто-то ждал там сигнала, загремел замок и в комнату ввалился похожий на бочонок мужик в бушлате, заорав на М. благим матом настолько громко, что он не разобрал слов. Раздраженный страж попытался ударить пленника, но он сам повалился на пол, не устояв на ватных ногах. «Бочонок» осклабился и плюнул ему в лицо, затем вышел, запер дверь и тяжелыми шагами утопал куда-то влево. Второй узник вытянулся в струну, придерживая здоровой мертвую руку, и, казалось, даже не дышал, бессмысленно глядя перед собой.

По комнате мотался свет фонаря, высвечивая то левую, то правую стену, как бывает в идущем поезде. В здании затихли шаги. М. заснул беспокойным сном, оставшись лежать, где упал.

Среди ночи что-то ледяное коснулось его щеки. Он вскочил, не сразу разобрав, где находится.

— Ш-ш-ш! — резко зашипела фигура, сгорбившаяся над ним, состоящая вся будто из чернильных пятен. — Ш-ш-ш…

Рядом на коленях стоял, глядя на него, тот самый, с мертвой рукой. В темноте читалось его лицо, развернутое к окну, за которым в стены кидалась вьюга. На лице этом далекие, будто с морского дна, горели две тусклых искры.

Убедившись, что М. не намерен шуметь, человек поднялся, снял с себя тряпье и аккуратно сложил у ног, оставшись в грязной набедренной повязке. Лишенный своих одежд, он был неимоверно худ, кожа с гноящимися рубцами висела на спине и груди.

Затем он перекрестился на пустой угол, повернулся к М. и указал пальцем на потолок — туда, где в кладку был вделан железный крюк, тень от которого ходила туда-сюда вслед за фонарем. Встав под ним, он на несколько секунд замер, глядя перед собой, и, дождавшись какого-то внутреннего сигнала, споро размотал обвитую вокруг пояса веревку, на концах которой было заготовлено две петли. Узники кивнули друг другу, став одним разумом в этот миг.

М. помог соседу взобраться на стеллажную полку, которая даже не прогнулась под ним, и держал, пока тот долго одной рукой прилаживал веревку на крюк, а затем отвернулся и ушел к двери, дальше которой было не убежать. Когда все было кончено, он, сам себя удивив, глубоко и мирно заснул, положив под голову оставленное компаньоном наследство.

В следующее утро, часов в одиннадцать, когда солнце выглянуло над крышей и лезло лучами в комнату, дверь открылась.

М., проснувшийся до рассвета, сидел, подобрав колени, глядя в пол в каком-то отупелом безразличии ко всему, и даже не шевельнулся, когда внутрь ввалились двое, явно бывшие с улицы. На плечах и шапках у них серебрился снег. За ними решительно вошел третий в аспидной скрипучей кожанке, кепи и отглаженных галифе. Он производил впечатление занятого спешащего человека, которому к целому вагону забот подкинули еще одно ничтожное дело, отвлекающее его от главного.

М. понял, что сейчас его расстреляют. «К лучшему», — решил он. Но дело оказалось в другом.

Черный крикнул в распахнутую дверь камеры. Его голос оказался тонким как у хориста, не вяжущимся с начальственной осанкой. Внутрь вбежали еще двое; ловко, сразу догадавшись, что от них нужно, сняли висевший труп и выволокли его из камеры. Сам же главный переключился на М., глядя на него как на вещь:

— Обвинения в поджоге с вас сняты, можете одеваться. Товарищ Недородько проводит. Возьмите, — черный кинул на пол бумажку и быстро вышел. На извинения рассчитывать было глупо.

Бумажка оказалась запиской, начертанной крупным неровным почерком: «Дорогой товарищ! Спасибо тебе за помощь! Иди с этим в Лаваль 89 89 Дом Лаваль, Санкт-Петербург, Галерная улица, 5. к Щеглову (спросишь), он поможет. Мчнс. 90 90 Возможно, имеется в виду «Меченосец» — одна из должностей в иерархии масонов. М. Гальперн». «Поможет» было дважды подчеркнуто — видимо, для таинственного Щеглова, чтобы не сплоховал.

Краткое и нечаянное знакомство с могущественным Гальперном, положения которого М. так и не понял, обернулось чудом — службой в Почтамте, с жалованием, пайком и бронью, и еще каким-то жетоном с масонской кельмой, по которому пускали за блокпосты. Недородько — жестокий молчаливый мужик, ждавший восшествия коммунистического царя, — стал его личным телохранителем и навязчивым компаньоном, от которого М. хотел и боялся в то же время избавиться.

Из маргинала, выжившего, как он был убежден, благодаря бюрократической нестыковке, М. вдруг превратился в признанную властью социальную единицу, да еще начальственную, ведавшую доставкой военной почты. Как лицо официальное и полезное, он был квартирован в загогулину на Садовой — в переулок, похожий на свиной горб, недалеко от Юсуповского сада, там, где в треугольном дворе качели и чугунная скамья под каштаном.

Комнату на Невском также никто не тронул, ключи от нее болтались в его кармане. А вот сосед от медицины исчез. В его комнате жил какой-то снабженец с мятым лицом и толстухой-дочерью, которую никто не брал замуж. С той ночи М. его не видел, надеясь, что он бежал за границу — в отличие от клятого артефакта, который ждал его под кроватью и никуда не девался. Учитывая обстоятельства, в которых он был получен, выкинуть его не поднималась рука, хотя М. втайне надеялся, что он как-нибудь сам собой раствориться.

Миновала зима и настал апрель. День выдался суетным и тяжелым, будто всем и враз загорелось порохом что-нибудь отправить, да еще наорать вдобавок. Почтамт буквально завалили работой, так что М. ни на час не мог отлучиться. Привезти немногие вещи с Невского, которые все было недосуг забрать, он отправил шофера — жизнерадостного узбека с дубленой рожей, выговорить имя которого никто не мог, поэтому назвавшемуся «Володей». Тот вышел, довольно щурясь, с бумажкой и ключами в руке, и сгинул до конца дня «по ответственному делу начальства».