Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Проблема была в том, что в жизни Уны и без того накопилось слишком много размышлений о вечном.

В ушах у неё всё ещё стояли крики матери, срывающиеся на визг. «Ты не поедешь! Я не позволю тебе!..» Три дня — с утра до вечера, с редкими перерывами подлинного мастера в искусстве скандалов — мать кричала, молила и плакала, вылавливая Уну даже в самых отдалённых закоулках Кинбралана. Каким-то образом она отыскала её на чердаке с пробитым магией полом, в погребе, в каморке, где хранились мётлы и тряпки… Что уж говорить о комнате Уны, библиотеке или обеденном зале: они вообще стали неприкосновенной территорией. Уна и Индрис уже не надеялись спокойно позаниматься. Гэрхо просто веселился, как и всегда. Лис благоразумно пропадал где-то — бегал, должно быть, по полям и охотничьему лесу, с радостью и пользой проводя время; Шун-Ди же, наоборот, то и дело оказывался где-то поблизости, явно чувствуя неловкость и дурноту от избытка женского недовольства.

Уне казалось, что она или в осаде, или в поединке, где обе стороны обречены на провал. А ещё — что её травят, загоняя в угол, как ту лису в Рориглане, и стрелы с собаками совсем близко.

Только Иней мог утешить её. В янтарных глазах дракона Уна иногда замечала вполне разумное сочувствие. Ей нравилось кормить его, протирать чешую мягким лоскутком, стричь когти и видеть, как он растёт. Она проводила измерения ранним утром — чтобы подгадать время, когда мать ещё спала и не приступала к своим песнопениям. Длина позвоночника и хвоста, размер головы и вес — дракончик с каждым днём увеличивался, будто сосулька зимой. Это чуть-чуть пугало, но почему-то и радовало.

Всё остальное было безрадостным, словно погода за окнами. Погожие дни остались позади.

Её мать не слышала разумных аргументов и больше не принимала молчание.

Её леди-мать с упорством безграмотной жены крестьянина ненавидела всё магическое, что собралось под их крышей: Отражений, Инея, Лиса и Дар самой Уны. А Шун-Ди окатывала презрением — за то, что он не вставал на её сторону в спорах… И, наверное, за то, что смотрел на Лиса с почти неприличным обожанием.

«И это — купец из Минши, — шипела леди Мора, свирепо вонзая вилку в кусок курицы за обедом. — Уважаемый человек!»

Её мать не трогали ни новости, пришедшие из Меертона — об альсунгских двурах, убитых «коронниками», — ни то, что в замок когда угодно могли нагрянуть люди наместника, обвиняя их семью в связи с ними. Леди Мора в присутствии Уны сожгла ещё несколько писем от родов Элготи, Дангори и Лейн; они обе знали, что наследники и молодые рыцари из этих семей водились с несчастным Риартом.

«Только через мой труп ты станешь общаться с этими скотами, с предателями своего короля! Поняла?! Через мой посиневший труп!»

Услышав это, Гэрхо хрюкнул от смеха и шепнул Уне, что леди Мора уже и сейчас предостаточно посинела от злости. Но ей было ничуть не смешно.

«Хватит и того, что у нас в доме дракон, полузверь и два колдуна!.. Я не дам тебе испортить свою жизнь окончательно! Ты умрёшь на этом западе, будь он трижды проклят… — мать тайком подносила вплотную к глазам кусочек луковицы, чтобы вызвать новую порцию слёз. — В каком-нибудь глухом лесу! Для того ли я растила тебя, Уна?! Для того не спала ночей над твоей колыбелью?!»

Уна отмалчивалась. Она могла бы возразить: если кто и «не спал ночей» над её колыбелью — то тётя Алисия и няня Вилла. Мать делала это нечасто, а с годами — всё более ощутимо раздражаясь.

Что же до «полузверя», леди Мора сама с удовольствием слушала его песни и игру на лире, а временами, под настроение, даже просила что-нибудь исполнить. Обычно — свой любимый «Венок дочери мельника» или одну из длинных кезоррианских баллад. Лис умел находить с ней общий язык (как и со всеми: это хитрое существо почему-то в два счёта понимало, что и как нужно сказать собеседнику, а о чём и как умолчать), и вечерами они не раз, будто давние приятели, болтали о пустяках — о музыке и еде, о Минши и Ти'арге. Но, стоило матери вспомнить, что перед ней оборотень, — тень озабоченности ложилась на её припудренный лоб.

И Уна предпочитала не возражать.

Тему лорда Альена она тоже, конечно, не поднимала очень уж настойчиво. Однако по обрывкам их разговоров с Индрис и Шун-Ди (а ещё — пререканий с Лисом, отдающих духом соревнования в едкости) мать быстро уловила суть.

И вот тут её гнев не остановили бы никакие чары. Дряхлые стены Кинбралана вздрогнули, а слуги попрятались в пределах подвалов и первого этажа.

— Этот человек умер, Уна! Слышишь ты или нет?! УМЕР! Ушёл в бездну к старухе Дарекре, где ему самое место! Ты едешь за пустой ложью!

Был, впрочем, и другой вариант:

— И что ты будешь делать, если найдёшь его? Что скажешь незнакомому мужчине? «Здравствуйте, милорд, Вы мой отец. Не соблаговолите ли вернуться в Ти'арг»?! Девочка моя, пока не поздно, прекрати этот бред! Ведь ты не идиотка!

Могла ли Уна рассказать ей о видении с терновыми шипами, старым колдовством и именем «Фиенни»? О своих снах и о том, что узнала от Лиса о силе Повелителя Хаоса?

О воспоминаниях драконицы, матери Инея?…

Глупо было и думать об этом. Однажды, полная по горло омерзением и ужасом — прежде всего к самой себе, — она просто, глядя матери в глаза, положила руку на своё зеркало. Иней у неё на плече, угадав намерения, напрягся и расправил искрящиеся крылья.

— Я должна уехать, мама. Прости. Я должна найти его. И тех, кто убил дядю Горо.

Мать попятилась. Она выглядела так же жалко, как в той роще, у зарослей ежевики. Щёки Уны горели — и она не знала, от чего больше: от возбуждения или стыда.

Невыносимо.

— Ты… угрожаешь… мне?

Уне оставалось только кивнуть.

И с того момента леди Мора Тоури прекратила с ней разговаривать.

Индрис, прощаясь с ученицей, стиснула её в объятиях — с неожиданной силой, так, что заныли рёбра. Уна уткнулась лицом в пушистые (ныне — бледно-розовые) волосы, изо всех сил стараясь не расплакаться. О нет, она не проронит ни слезинки. Ещё не хватало — так опозориться перед Гэрхо, Шун-Ди и Лисом… Особенно Лисом.

И слугами, столпившимися вокруг, чтобы её проводить. Не было — по понятным причинам — только матери Бри, его самого и Эльды, дочери конюха, на которой тот собирался жениться.

— Ничего не бойся, Уна, — выдохнула Индрис ей на ухо; от шершавого балахона колдуньи пахло травами и — почему-то — мёдом; серые, чуть раскосые глаза совсем рядом по-кошачьи мерцали, а от зеркала по телу разбегались покалывающие волны магии. — Ничего и никого. Вот, держи, — Уне в ладонь легло что-то маленькое и холодное… Флакон с са'атхэ, «глотком храбрости». Она молча кивнула. — Из того, что ты сварила. Такой же я дала Шун-Ди, но он вряд ли оценит по достоинству, — Индрис отстранилась, взяла Уну за плечи и осмотрела её снизу вверх — как своё готовое творение. — Я верю, что ты найдёшь Альена. Драконы наверняка знают, как вернуть его в Обетованное… Может быть, кентавры и боуги — тоже. Один боуги помог нам в первый год войны, — Индрис улыбнулась. — Его прозвали Зелёной Шляпой. Мастер Нитлот рассказывал мне.