Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Не думаю, — протянул Лис, почёсывая за ухом споткнувшуюся лошадь. Ему досталась (Уна мстительно ликовала) более неудобная обочина тракта — видимо, у телеги, проезжавшей здесь незадолго до них, пострадало левое колесо. — Тебе это важно. Ах, эти милые, чопорные леди Ти'арга… — он мечтательно вздохнул. — Сколько слухов о вас и ваших учёных краях разошлось по Обетованному…

— Лис, — укоризненно произнёс Шун-Ди.

— Что, скажешь — нет? Наша маленькая миледи не чопорна? — оборотень довольно усмехнулся. — Ни к чему отрицать очевидное. Уна очень похожа на свою мать.

Уна вспыхнула, но вовремя опомнилась. Поводья резали ей руки даже сквозь перчатки… Новые перчатки: одну из прежней пары она потеряла в Дорелии.

Лорд Ривэн. Простит ли он, что она вот так пренебрегла его помощью? И почему она доверилась не ему, а этому проходимцу? Только из-за того, что Лис привёз Инея?

— Похожа, и что? В этом нет ничего оскорбительного.

— Да ну? Тогда почему ты оскорбилась?

Шун-Ди с сожалением прижал костяшки пальцев ко лбу — будто отрекаясь от всякой ответственности за друга-грубияна.

Смотреть на дорогу. Только вперёд, на дорогу.

На секунду Уна прикрыла глаза. Проклюнувшись через гнев и обиду, на неё почему-то хлынуло внезапное осознание — бесцельная, пугающая жажда, которой она до сих пор не разрешала расцвести.

Хочу увидеть, как он превращается в зверя. Увидеть его лисом.

«Я и правда похожа на свою мать».

Наклонившись к уху Росинки, Уна сосредоточилась и мысленно начертила знак бога Эакана — знак ветра, бега и скорости. И пустила свою магию вдоль каждой его черты.

— Быстрее! — шепнула она на древнем наречии — на том, что когда-то, говорят, было общим для Отражений и её предков, приплывших с запада. Ти'аргский язык — самый близкий к нему из всех языков людей… Индрис научила её этому заклятию почти месяц назад.

Тепло объяло её вместе с лошадью — и Росинка рванулась вперёд, точно под ней была не грязь, а булыжники городских улочек. Ветер засвистел у Уны в ушах. Гром, зарычавший вдали, потопил протестующие крики Лиса.

Будет гроза. Снова.

Тим очень любил рассвет.

Другие, конечно, сотни раз говорили ему, что для боуги это странно. Ведь боуги, мол, положено веселиться и пировать по ночам, а потом отсыпаться до вечера. И только сами боуги знали, как глупы такие устойчивые убеждения…

Потому что их жизнь отрицала веру в любые «устойчивые убеждения» и замызганные многочисленными прикосновениями истины.

Жизнь — игра. Превращение. Выдумка, которой нет конца, — как морю, небу и лесу.

Другим это нельзя было объяснить. Никому, кроме своих — таких же рыжих или красноволосых (мать вот никогда не сомневалась, что волосы воплощают «внутреннее солнышко», жизненную силу и несущуюся по жилам кровь, — так с чего же им, спрашивается, быть другого цвета?), любителей такой же зелёной одежды, обладателей такого же идеального роста… Да, Тим искренне считал кентавров и Двуликих великанами, а крылатых майтэ — хрупкими, не приспособленными к трудностям коротышками. Что до драконов, то их со своего Паакьярне он видел лишь изредка, сверкающими пятнами в небе. И правильно: драконам нет дела до тех, кто селится под холмами, пляшет между громадных корней и творит золото щелчком пальцев. Для них боуги слишком привязаны к земле, к своим любимым деревьям.

А русалки… Ну, русалки просто красивы такими, какие есть. Тим не был одержим ими, как кое-кто из его друзей из-под Паакьярне, и не краснел при каждом взгляде на побережье. Честно говоря, он пока вообще не особенно интересовался девушками — боуги они, русалки или кто угодно ещё. Есть ведь столько других, более увлекательных занятий! Можно карабкаться по соснам на поверхности Паакьярне, или, приложив ухо к земле, слушать, как растёт трава, или болтать с пчёлами — Тиму нравилось, скрывшись в чаще, разбирать их жужжащие сплетни.

Иногда он бегал наперегонки с оборотнем-ежом по имени Кринкри. Тим как-то раз обучил его парочке фокусов с жемчугом и монетками, и после этого они подружились. Кринкри в ответ показал ему полянки с самой сочной ягодой на Паакьярне и ключи, вода в которых ещё прозрачнее той, что можно набрать в прибрежном роднике.

Иногда — довольно часто — приходилось вместе с другими боуги помладше рассаживаться вокруг дряхлого Рундиля Вороний Голос или Шэги. Одна половина селения под Паакьярне называла Шэги Мудрейшей, вторая — сошедшей с ума («К чему слушать чокнутую, которая переселилась в историю? — удивлялся Агапи, сосед семьи Тима, зачем-то на старости лет отрастивший себе оленьи рога. — Надо жить в настоящем, а она ж ничего перед собой не видит, кроме битв, договоров и свадеб за тысячи лун до нас»). Тим ещё не решил до конца, к какой из враждующих партий приникнуть, но рассказы Шэги ему нравились. Больше того: они бывали поинтересней занятий с Рундилем — Тим ведь давно освоил и руны, и цифры, и обычные знаки для письма, умел читать лёгкие карты, знал наперечёт созвездия, худо-бедно мог объясниться с кентаврами и некоторыми из оборотней… Вот наречие русалок давалось ему похуже: их шипения, хрипы и плески крайне трудно воспроизвести, если не живёшь под водой и не дышишь жабрами.

А иногда, если делать было совсем нечего, Тим просто играл с мальчишками из селения. Самой любимой игрой у всех, кому хоть чуть-чуть перевалило за сто, в последнее время стала игра в тауриллиан и смертных людей из-за океана — в их войны, древние и последнюю, после которой тауриллиан окончательно ушли из Обетованного. Тим не был силён ни в драках, ни в стратегии, но и уступать не хотел. «Идём играть в конец мира, Тим!» — то и дело кричали ему приятели. Мать хмурилась (ей казалось, что это предвещает беду), но отец только смеялся.

Он всегда смеялся над её страхами. Напрасно или нет — Тим не знал.

…Так вот, Тим очень любил рассвет и этим утром решил встать пораньше. Несколько рассветов он пропустил: не так давно прошла ночь Сходки. Три раза в солнечный цикл все боуги восточного побережья ради Сходки покидали свои холмы — и тогда воздух пылал от плясок, песен и магии. Последняя Сходка состоялась не на Паакьярне и растянулась, как обычно, далеко за пределы одной ночи. Всего лишь седьмая Сходка, на которую Тим имел право пойти; раньше он был слишком мал, а детей туда не пускают. Так что это ещё не успело наскучить ему, но и в безумный восторг, как первые две, уже не приводило. После Сходок он сильно уставал и поэтому отсыпался по нескольку суток — какие уж тут встречи рассвета…

Но теперь период отсыпаний прошёл, а голова прекратила гудеть от нектарного хмеля. К встречам рассвета Тим относился серьёзно, считая их чем-то вроде обязанности. Друзья смеются над ним из-за этого — ну и пускай смеются.