Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Он уже задался вопросом о том, где старушка Сен-Ти-Йи, но где Бадвагур и Ривэн?… В последние несколько вечеров Люв-Эйх приглашал их на ужины, больше не принуждая есть с рабами…

Нет, они живы. Он бы понял, будь это не так. Он ведь понял, когда отец сдал Кинбралан или когда Нитлот заявился в Домик-на-Дубе. Какое-то безошибочное чутьё подсказало. Альен теперь уже не знал, влияние это Хаоса или его изначальное свойство — так сильно запутался.

Пока он восстанавливал дыхание, пытаясь удержать в себе колдовство, уже коловшее кончики пальцев, Люв-Эйх разматывал свёрток. Увидев его содержимое, Альен вскочил — раньше, чем успел подумать.

Две пряди волос: короткий клок тёмно-русых, с неровно обстриженными концами, и холёная, курчавая каштаново-рыжая прядь из гномьей бороды. Альен вспомнил, какой дерзостью в Гха'а считают даже прикосновение к чужой бороде… Хорошо, если Бадвагур когда-нибудь простит его.

Демонстрация силы — вот что это было. Пикантный десерт, который Люв-Эйх припас напоследок.

— Твои друзья целы, но полностью в моих руках, волшебник, — сказал Наместник, баюкая волосы в жирной подушке-ладони. — Как вот это. Лучше не забывай.

Застывший Ван-Дир-Го всё это время ждал своей участи. Будто только что вспомнив о нём, Люв-Эйх посмотрел на Каш-Ту-Го.

— К морю и высечь. Пять десятков, пожалуй. Кожу рассекать, но не калечить.

И, крякнув, потянулся к засахаренным кусочкам ананаса. Поклонившись, Каш-Ту-Го с готовностью отложил свою полу-лиру.

Альен сел. Он знал, что разыщет Особую коллекцию в ближайшие дни — даже если для этого придётся обегать весь остров Рюй. А ещё — что, возможно, Наместнику не придётся после этого лакомиться ананасами.

Ночь стояла тихая и морозная. Замёрз даже Уддин — хоть и, как истинный альсунгец, постыдился бы признаться в этом. Потемневший воздух от холода стал невыносимо прозрачным, и иногда было больно дышать, особенно при гребле, от натуги. В своих относительно тёплых верховьях Река Забвения обычно не замерзала, но этой ночью на том берегу всё-таки пришлось раскалывать лёд. «Бог зимы лизнул, да не съел» — так говорила старая мать Уддина, когда реки покрывались вот такой «неполноценной» коркой. Она вообще всюду вставляла присловья, требовались они или нет.

Уддин не знал, почему вдруг вспомнил о матери и её заковыристой речи. Он грёб так долго, что онемели руки, и не чувствовал щёк от холода. В лодке их было трое: сам Уддин, зелёный юнец по имени Ларго (он всю переправу дробно стучал зубами — не то от мороза, не то от страха, — чем жутко раздражал Уддина) и уродливый тип по прозвищу Рябой — с ним Уддин познакомился только здесь, в отряде, и запомнил пока лишь его вечные байки о единственном глазе. Глаз он якобы потерял в бою на миншийских островах, но рожа у него была такая разбойничья, что Уддин не очень-то верил. Скорее уж торговцы выкололи в какой-нибудь драке, когда позарился на чужое добро…

Ночь уже вся изошла тяжёлой тишиной, когда Уддин увидел чернеющий берег и посеребренные луной верхушки сосен. Небо было усыпано крошками звёзд — будто великан из старых сказаний разломал белую краюху. Отсветы от звёзд падали на бор, на вытянувшиеся вверх стволы и заснеженные игольчатые ветви, так что они казались какими-то густо-сизыми. Берег был крутой и довольно каменистый. «Ещё и карабкаться придётся», — с обречённым вздохом подумал Уддин. «Беды, точно волки, всегда стаей бегают», — ещё одно матушкино присловье…

А ведь мог бы Уддин сидеть сейчас в торговом Хаэдране и носить на груди почётную чайку королевы Хелт. Или, того лучше, отправиться с ней в Академию — всю жизнь мечтал посмотреть, как там и что, а если повезёт — познакомиться поближе с ти'аргскими дамами. Говорят, от них даже пахнет цветами да сластями, а руки у всех белые и тонкие, как вот эта громадная луна. А женщины к Уддину всегда были более чем благосклонны…

Глупые мечты. А всё из-за того, что он оказался безголовым, доверчивым простофилей. Уддин с детства дружил с Конгваром — и, обретя нового приятеля, как-то естественно предполагал, что тот окажется таким же надёжным, простым человеком. Тем, с кем можно отправиться и в битву, и в трактир, будучи при этом уверенным, что спину в случае чего прикроет не только собственная кольчуга.

Однако вместо второго Конгвара ему попался пронырливый, лживый дорелиец, для которого священным местом не была даже королевская спальня. Удивительно, как он не стянул чего-нибудь ещё, в довесок к той злосчастной диадеме. Торговец мехами, ну да… И как Уддин мог поверить в эту чушь?!

На самом-то деле он знал, как. Ему просто-напросто было одиноко без друга, в огромном разорённом городе, выпитом ими до дна, среди непонятной речи. Уддин всегда нуждался в людях, в их понимании и доброте — и всегда этого стеснялся. Мальчишкой он с предвкушением ждал материнских объятий и поцелуя на ночь, то есть всего, от чего рано отучил суровый отец. И правильно: смешно для мужчины желать чего-то, кроме хорошего коня, жаркой битвы и славы. Так положено, так велят боги. Однако, может быть, Уддина с наследником Двура Двуров роднило именно это постыдное желание. Они, конечно, никогда не говорили об этом, но…

— Причаливаем, — просипел Рябой, сплюнув в воду. — Спереди сигнал дали.

И правда: в одной из идущих впереди лодок — в темноте Уддин плохо их различал — подняли факел, огонёк которого как-то затравленно трепыхался над рекой.

Значит, скоро.

Уддин сглотнул слюну — пересохло в промёрзшем горле. Он бы, наверное, ощутил всю торжественность момента (как-никак, переправившись на западный берег Реки Забвения, они подошли к границе Дорелии), но не здесь и не сегодня. По милости воришки-дорелийца он попал в опалу у Хелт и очутился в захолустном пешем отряде — одном из сотен и сотен, не представлявшем особой ценности в войске Альсунга. У Уддина даже коня отобрали: на Счастливом Конгвара разъезжал теперь отличившийся при осаде Академии Дорвиг — и наверняка самодовольно поглаживал при этом седые усы. Уддин мог бы возмутиться и заявить, что молодой король много раз при свидетелях говорил, что если бы и уступил кому-нибудь Счастливого, то только ему, своему лучшему другу. И не заявлял, поскольку чувствовал, что не имеет на это права. Он подвёл Двуру Двур — пусть не на поле битвы, но подвёл сильно. Как гвардеец, он должен был в первую очередь охранять её, а не щеголять своей удалью. Вот и получил по заслугам…

«Уж если окунаешься в прорубь — не жди, что будет жарко», — как сказала бы мать, не прекращая прясть или чистить рыбу.

Ровные, бесшумно скользящие ряды лодок один за другим достигали берега. Люди, упираясь вёслами в скользкие камни, доставали верёвки и крючья, чтобы карабкаться. Многие, впрочем, решились обойтись без них — наверное, рассчитывали, что грозный горный бог не удостоит вниманием такую покатую кручу. Факелов на всех лодках зажгли не больше пяти-шести (сотники строго запретили им злоупотреблять огнём и повышать голос громче шёпота: всё должно было пройти тихо и быстро, под покровом темноты), так что лезть пришлось почти вслепую.