Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Выбравшись из лодки, Уддин пару раз заехал пяткой в лицо Ларго, который карабкался следом, — и не без удовольствия услышал, как мальчишка шёпотом бранится. Как раз в эту секунду — очень не к месту — он почему-то вдруг понял, что Ларго немного похож на того дорелийца, Ривэна, да нашлют на него боги Чёрную Немочь, хромоту и заикание… Значит, поэтому он так не нравился ему.

Никто не подарил Уддину роскошной возможности ещё поразмышлять о своей неприязни к Ларго, о повязке на глазу Рябого или просто о том, как безбожно красивы могучие серебристые сосны. По цепочкам людей бежал тихий, передаваемый шёпотом приказ, и они строились, повинуясь ему. Часть осталась на часах, часть — в лодках, чтобы их не унесло течением. Всё шло, как задумано. Уддин был среди тех, кто двинулся вперёд, к бору.

Он уже слышал о Зантиэ — в Альсунге её иногда звали Лесной крепостью или просто Шишечкой. Вот уже зим двести (а может, больше: и об истории, и о математике Уддин имел понятия крайне приблизительные) Шишечка была, пожалуй, главным оплотом Дорелии в этих местах. Она была первым препятствием, которое встретили бы любые захватчики, переправившись через обманчиво удобную для этого здесь Реку Забвения. Да и встречали, собственно: во время древних войн с Ти'аргом Дорелии хватало угрозы с этой стороны.

Внезапный штурм Зантиэ был лишь кусочком сложного плана королевы Хелт, подробностей которого Уддин не знал, да и знать не рвался. Он и Конгвара-то никогда не слушал, если тот касался в беседе государственных дел: скулы сразу так сводило от зевоты, будто Уддин только что отстоял пару ночных караулов.

Слышал он только, что удар по Дорелии, намеченный на зиму и весну, должен был развернуться в нескольких местах сразу — вдоль всей границы с Ти'аргом, а к тому же и с севера, со стороны Старых гор. И что это не будет ожидаемым от Альсунга напором «в лоб» — двумя-тремя толпами, как сделал бы Хордаго (а была бы возможность — ещё и с моря). Вкусы Хелт сильно отличались от того, к чему привыкло как северное королевство, так и его враги. Короткие и раздражающие уколы, изматывающие исподволь — будто слепни, жалящие быка. Или, точнее, льва, чья грива золотистыми нитями вышита на дорелийских знамёнах. С недавних пор у Уддина появились личные причины желать, чтобы это золото залилось кровью.

Вообще-то он не был мстительным или злопамятным. Но откуда-то знал, что лже-торговца Ривэна не простит до последнего вздоха. По сути, от такой же мелкой подлости — от брошенной со страху рыболовной пики — погиб Конгвар.

Переступая с камней на завалы скрипучего снега, Уддин признал, что и сам в какой-то степени к этой подлости приобщается, нападая вот так, исподтишка, в темноте. Но тут его обогнал Рябой, короткий меч которого заранее покинул ножны и на миг сверкнул в лунном свете, точно мокрое рыбье тело. От этого простого движения в Уддине что-то сместилось; он облизал губы, с головой погружаясь в возбуждённое предвкушение боя. Команды вооружаться не было, но и сам он тихо достал меч.

Они рассыпались по бору, скрываясь меж сосен, словно меж колонн, которыми ти'аргцы любили украшать важные здания. Сосны были старые и отлично подошли бы для кораблей — Уддин даже в темноте почуял это при взгляде на могучие стволы, почти не сучковатые до самых вершин. Днём они, наверное, коричнево-красноватые — как руки матери, загрубевшие от работы.

И почему, правда, в голову всю ночь лезет мать?… Уддин давным-давно не вспоминал о своей старушке, а навестить её просто не мог из-за бесконечных походов.

Что-то внутри шепнуло ему (голосом старшего товарища — кого-нибудь вроде Конгвара): это плохой знак. Но Уддин отмахнулся от шёпота: бегущие впереди остановились, и он тоже замер, плечом приникнув к ближайшей сосне.

Чуть впереди — прямо посреди бора — возвышался вал под утоптанным снегом. А за валом виднелись две аккуратные, приземистые башенки Зантиэ — с зубцами на крышах, как строят в Дорелии. Сердце Уддина заколотилось, точно у мальчишки, когда он заметил в лунном свете трёх часовых. Они спокойно прохаживались туда-сюда, ни о чём не подозревая. Зевают, наверное, да мечтают о куске горячего мяса. Даже отсюда Уддин разглядел их: плечистые здоровяки, как и положено воинам с двуручниками. Совсем не похоже, чтобы они были истомлены Чёрной Немочью…

Значит, слухи о повальной болезни по всей Дорелии — всего лишь слухи?…

— Там что-то шевелится, — прищурив здоровый глаз, прошептал Рябой, и Уддина обдало его гниловатым дыханием.

— «Шевелится»… — Уддин хмыкнул; от мороза губы разлеплялись с трудом. — Ещё бы нет. В крепостях не спят по ночам, знаешь ли.

— Хватит болтать! — шикнули на них откуда-то справа. — Будет сигнал — тогда и заорёте.

Уддин, кипящий от нерастраченного удальства, хотел в ответ съязвить и заметить, на каких же длинных верёвках должны быть уши у часовых, чтобы со стены услышать шёпот из бора. Но вскоре и сам понял, что Рябой говорил не о часовых.

Там действительно что-то «шевелилось». Огни.

— В укрытие! — раздался чей-то панический крик, а потом — не то свист, не то рёв, и нечто похожее на пение рога, но более тонкое и металлическое.

Трубы.

Уддин вжался спиной в ствол и лишь тогда осознал, что не дышит. А свист всё не прекращался — и каждый раз сопровождался вспышкой жара, так что на пару секунд Уддин с идиотским смешком порадовался долгожданному теплу.

Это были огненные стрелы. Банальные подожжённые стрелы — дикарское оружие, которое просвещённые дорелийцы вроде бы должны презирать, подобно ти'аргцам. Но их треклятая хитрость сказалась и здесь.

Они летели отовсюду — и непонятно откуда, будто падающие звёзды. Люди вокруг метались и кричали, пытаясь распознать источник, но не могли; ряды их быстро сбились. Озираясь, Уддин встречал вспышки пламени с трёх сторон — со всех, кроме реки. Всё новые и новые; сколько же лучников они выставили — несколько сотен? Нет, невозможно…

Уддин рванулся налево, потом направо — и выругался, увидев скорченное от боли лицо Ларго: тот вопил, катаясь по снегу, у него загорелись волосы. А стрелы летели новыми залпами, точно огненный дождь или иглы гигантского красного ежа. Почти полное безветрие ночи было на руку дорелийцам, и они благоразумно не приближались, не рискуя напороться на мечи.

Западня, понял Уддин. Их поймали в ловушку — на живца, приманив обманчиво спящей крепостью. Об их прибытии знали, бор заранее был окружён, а лучшие лучники Дорелии (по крайней мере, так казалось ему в те страшные биения сердца) затаились в тени вала и тёмных бойницах, чтобы по первому зову начать действовать.

Уддин побежал назад, в глубину бора, к реке.

— К лодкам, — зачем-то пробормотал он вслух. — К лодкам, сейчас. Бог войны, смилуйся надо мной…