Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

Но, с сетованиями или без оных, Нитлоту оставалось только смириться с тем, что его выздоровление продвигается медленно. Ниамор и немногочисленные приятели в Долине (друзей, как он считал, у него не было) когда-то подшучивали над ним, называя Нитлотом Невезучим, и, видимо, с годами он не утратил этот почётный титул… Утро, когда он самостоятельно сел на кровати, привело его в восторг, а первые неуверенные шаги (совсем недолгие, он очень скоро ослабел) и вовсе вызвали ликование. Такой эйфории он не испытывал, пожалуй, даже после похвал лучших магов Долины.

Однако парочки шагов явно было недостаточно, чтобы без помех вернуться; к тому же некоторые раны, почти зажившие, вдруг необъяснимо начинали кровоточить заново — и Нитлот стонал от пульсирующего в них чёрного колдовства, которому не мог противостоять. На его стоны мгновенно реагировал Соуш — укладывал волшебника и принимался за лечение с заботливостью опытной няньки.

Собственно, Нитлот и коротал это бесконечно тягучее время, наблюдая за Соушем — ибо выбора у него не было. Довольно скоро он запомнил звук шагов и жесты здоровяка, научился распознавать неширокий спектр выражений его круглого лица и оттенков мычания. Сам того не заметив, Нитлот проникся к крестьянину не только признательностью, но и даже чем-то вроде уважения — а он в жизни не испытывал его хоть к кому-то за пределами Долины. В Соуше чуялись основательность, разумная устойчивость и жизненная сметка — это впечатление подкреплялось его немотой и выверенными действиями. За что бы он ни брался — варил похлёбку, обрабатывал раны Нитлота, смахивал пыль со стола или книг — всё делалось так неспешно и тщательно, будто от этого зависела жизнь его семьи. И в отношении его к Нитлоту не было враждебности (вполне ожидаемой: простолюдины, тем более местные, редко жалуют волшебников). Зато было то же в целом доброжелательное, но спокойное внимание, какое он проявлял к проказливой кунице, семейству сов или Дубу.

Иногда Соуш ненадолго отлучался — с луком и колчаном стрел или без них. В первом случае он возвращался с подстреленным зайцем или птицей на ужин (конечно, уже после того, как решил, что Нитлоту пора бы есть что-то помимо бульона); во втором — с хлебом и овощами. Нитлот не расспрашивал его, но сильно подозревал, что припасы он таскает из своей деревни — возможно, впрочем, оставляя что-то взамен. Невольно он стал задумываться над тем, из какой Соуш семьи и чем Альен заслужил от него такую безоговорочную преданность.

Что до преданности, то в ней сомневаться не приходилось — и это лишь усиливало досаду Нитлота. Когда Нитлот упоминал Альена или заводил о нём «разговор», даже мычание Нитлота становилось приглушённым, а во взгляде появлялась какая-то благоговейная нежность. С не меньшей любовью он приводил в порядок оставшиеся в Домике книги и бумаги Альена или проветривал его изношенную ветошь. Для Нитлота оставалось загадкой, какими путями Альен сделал существо вроде Соуша своим пособником в чём-то, хотя бы отдалённо касавшемся тёмной магии. В большеголовом увальне было столько правильности и исконного, простого порядка, что представить рядом с ним Альена у Нитлота не получалось.

Но, как и для Альена, для него Соуш на время стал единственной связью с миром. Явно сочувствуя, он делился с Нитлотом впечатлениями о погоде — уныло мотал головой, если стоял дождливый или пасмурный день, или торжествующе рисовал над головой круг, если светило солнце. Однажды Нитлот выпросил у него еловую ветку — чтобы перебить хвоей запах лекарств и припарок. Опираясь на плечо Соуша, Нитлот постепенно стал выбираться наружу (хотя спускаться на землю первые разы было чудовищно тяжело) и наблюдать, как наступает осень. Пока он поправлялся, она не просто пришла, но успела утвердить свою власть — и Домик был окружён теперь рыжим облаком, а лес превратился в море желтизны с редкими пятнами багрянца. Всё меньше выдавалось погожих дней, и ливни напоминали Нитлоту о Долине, по которой он тосковал.

Раньше его нисколько не трогала красота природы, но здесь он мог позволить себе эту постыдную чувствительность: Соуш, в качестве свидетеля, в счёт почти не шёл. Кроме всего прочего, он так гармонично сливался с лесом — и копной жёлтых, как листва, волос, и мощными узловатыми руками, и тихой поступью, — что казалось неестественным даже в сознании разделять их.

В конце концов Нитлот, неожиданно для себя, пристал к Соушу с расспросами о том, не хочет ли он научиться читать и писать. Тот сначала смущённо отмахивался, всем видом выражая мысль «Мне-то оно к чему?», но в выпуклых глазах блестела заинтересованность. И теперь они коротали вечера за всем бумажным и пергаментным, что нашлось в Домике, — благо походная библиотека у Альена была богатая. Обучить немого оказалось проще, чем думал Нитлот: оказалось, что Соуша не назовёшь тупым — по крайней мере, в общепринятом смысле. Это подогревало энтузиазм Нитлота — это, а ещё смутное чувство вины и желание как-то выразить свою благодарность.

Однажды ночью, когда Нитлот уже окреп настолько, что всерьёз предвкушал свой уход, они корпели над отрывком из истории Кезорре — довольно сложным и путанным, хоть и написанным, само собой, на родном языке Соуша. Парень водил пальцем по строкам, останавливаясь там, где не понимал смысла или не помнил буквы — тогда Нитлот принимался за разъяснения. Он как раз растолковывал Соушу, почему слово «граница» пишется не совсем так, как «границы», когда услышал явственный скрип верёвочной лестницы. Кто-то карабкался по ней, и Нитлот похолодел. В нём всколыхнулись все давние страхи. Неужели Альен вернулся?… Или это снова оно?

Они с Соушем вскочили одновременно, но было поздно: верным оказалось второе предположение. Хлипкая дверь, не защищённая магией, просто слетела с петель. Раздался ужасающе мерный шаг, и из темноты в пятно света ступило то извращённое существо, которое Альен породил своей безрассудной тягой к власти над смертью.

Нитлот сглотнул комок в горле; его невольно охватил страх, смешанный с тошнотой. Соуш отбежал к другой стене — видимо, в поисках какого-нибудь оружия, — и больше Нитлот не следил за ним, сосредоточившись на противнике.

Тяжело, шаркая, волоча за собой комья земли и мерзкой слизи, существо приближалось к нему. Сквозь дыры в остове савана виднелись ошмётки гниющей плоти, ещё державшейся на костях; Домик заполнила отвратительная вонь. Нитлот провёл по лбу трясущейся рукой — это напоминало ночной кошмар, но было и оскорбительно реально. И сейчас вокруг не было леса, где есть куда бежать и где прятаться. Только стена с кроватью возле, к которой и пятился Нитлот.

Стиснув зубы, он приказал себе собраться, отвязал от пояса зеркало и выставил его перед собой — так, чтобы тварь увидела своё отражение (если, конечно, она могла видеть). Потом, порывшись в памяти, выудил оттуда подходящее заклятие — древнее и сильное, воплощение света и стойкости. Нараспев Нитлот начал читать сложные переливы формул, призывов и приказов уйти, прерывая их подкрепляющими знаками, что по его воле появлялись на стекле, и традиционными увещеваниями, которые должны были подчеркнуть его волю как волшебника: