Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

— Ничего, — осторожно подтвердила она. Фауран издал глухой неприятный звук — похоже, смешок.

— Старая… болезнь… лечил… много… часто…

И речь снова сорвалась в неразборчивое, полубредовое бормотание. В памяти Тааль всплыло отодвинутое куда-то в её глубины знание: ведь в молодости Фауран был целителем, причём одним из лучших в гнездовье.

— Вы лечили что-то похожее? Вы знаете, что делать? — жадно спросила она, и Фауран отчётливо прошелестел:

— Алмазные водопады… целебная вода… теперь закрыты от нас…

— Алмазные водопады? — дрожа, переспросила Тааль. — Их вода может помочь, правда?

Но Фауран уже умолк окончательно: слышалось только тихое его сопение да поскрипыванье ветки. Тааль, охваченная невидимым пламенем, взмыла в воздух. Теперь она точно знала, что делать.

Гаудрун спала на прежнем месте, спрятав голову под крыло. В своих чёрных перьях она казалась кусочком ночи, маленьким и беззащитным. Тааль спикировала к ней сверху и, не помня себя, принялась тормошить клювом.

— Где? Что?… — Гаудрун встрепенулась, и перья её строптиво встопорщились; зелёные глаза по-хищному полыхнули в темноте. — Ну-ка прочь, тупое ты копыто! Только приблизься ко мне!..

Этот сонный выкрик был обращён явно не к Тааль, а к врагу-кентавру из сна, но Тааль всё-таки отшатнулась, не зная — пугаться или хохотать. Потому что, как ни крути, воинственность Гаудрун была забавна.

Порыв к смеху — пусть даже нервный — возник у Тааль впервые с того дня. Вообще её переполняла жаркая лёгкость, и каждый миг, проведённый вдали от неба, от дальнего пути, казался пыткой. Ответ нашёлся внезапно — такой простой ответ, всё время лежавший на поверхности…

— Это я, Гаудрун. Прости, что разбудила…

— Ох, — Гаудрун снизилась, всматриваясь в ночь. — Тааль? Ты чего? У вас снова что-то случилось?

— У меня случилось, — тихо подтвердила Тааль, сердце которой билось точно в каждом камне и каждой травинке вокруг. — Ты говорила, что завтра полетишь домой. Забери меня с собой, Гаудрун. Забери меня к Алмазным водопадам.

Первым ощущением, настигшим Нитлота после чудовищной боли во всём теле, был страх. Какой-то первобытный, звериный ужас объял его, и он барахтался в объятиях кошмара, не отличая его от реальности. Он всё ещё был там, всё ещё видел ходячего мертвеца и то, что шло за ним, — безымянное, похожее на ворох теней. Оно было враждебно Нитлоту и всему, чему он служил, каждым своим движением; оно было вскормлено Хаосом и им же прислано — в этом не оставалось сомнений. Оно глумливо прошило Нитлота насквозь, вошло в его грудь и, изувечив тело, ослабило разум. Оно прикладывалось к его ранам и жадно тянуло кровь, давясь хохотом…

Разрушать, — то кричало, то шептало оно мужскими и женскими голосами, на всех известных Нитлоту языках. Убить! Убить!

Он видел свою Долину. Зеркала, разбитые вдребезги; объятые пламенем Меи-Зеешни и Меи-Валирни; дом учеников, осквернённый звоном оружия и нечестивым разгулом… Свергнутых Старшего и верховную жрицу, чьи волосы украшали ветви, и ручьи крови на вспаханной земле — пропитанной магией крови, которую он ценил дороже всего…

А главное — снова видел Ниамор, Ниамор в тот самый вечер. Свою ненавистную, невыносимую, отчаянно любимую сестру с ужасным характером — он видел в петле из ритуального защитного пояса. Этот чёрный узкий пояс он помнил даже наощупь, как и её ледяные руки, как и остановившиеся глаза цвета стали. Помнил погребальные песни сородичей, взлетавшие в ночные небеса, когда Ниамор провожали в э'шельто — мир-за-стеклом. А ещё помнил своё отчаяние — и ненависть.

Пожалуй, ненависть и вырвала его из бреда. Как-то вдруг Нитлот стал различать, точно сквозь молочный жаркий туман, бревенчатый потолок и приглушённый свет из окна. Очертания тесной комнатки вокруг и царившего в ней порядка при обилии вещей тоже постепенно проступали. Вскоре вернулись и ощущения: простыня, на которой он лежал, была влажной от пота, но свежей, шерстяное одеяло — тёплым и лёгким. Всё пропахло деревом и травами; стояла умиротворяющая тишина, в которой хотелось раствориться.

Первым делом Нитлот, как истинный представитель своего народа, попробовал сдвинуть руку и дотянуться до пояса. Это удалось, хотя и с усилием; он нащупал квадратную рамку и радостно вздохнул — зеркало на месте. Значит, всё не так уж безнадёжно.

Но потом он вспомнил, где находится, и понял: всё-таки безнадёжно.

Дом Альена Тоури. Того, чьё имя он даже про себя не любил произносить. Того, кто всегда вызывал в нём злобу, смешанную с восхищением, и жгучую зависть, которая только усиливала злобу. Того, кто носил в себе семена Хаоса — а теперь вот призвал его в собственный мир.

Что ж, вполне логично. Нитлот никогда и не думал, что от Альена можно ожидать чего-то другого. От этого поглощённого собой эгоиста… Но сейчас его интересовало прежде всего то, сколько времени он провёл здесь, израненный и без сознания, будучи полностью во власти некроманта? Что он мог наговорить в бреду, какие тайные знания Долины мог выдать?…

Да всё что угодно, с ужасом признался себе Нитлот. Он не помнил вообще ничего — даже как оказался на этой кровати. Как же он подвёл народ Долины и Старшего… Стыд за свою слабость охватил его. Любые оправдания здесь бессмысленны. Как истинный сын зеркал, он должен был выстоять против любых порождений колдовства.

Но как бы узнать, какой сейчас день?…

Он осторожно выпростал руку из-под одеяла и откинул его, вдруг обнаружив, что от боли не может сделать глубокий вдох. Значит, сломаны рёбра… Кисть другой руки была туго перебинтована. Свежие повязки и примочки покрывали почти всё его тщедушное тело, прикрытое лишь бельём и поясом — поверх бинтов, — на котором со знанием дела оставили зеркало. Нитлот тихо застонал при одной мысли о том, что Альен созерцал его в таком унизительном положении. Хуже не придумаешь.

Прочистив горло, он позвал своего врага по имени, поскольку другого выхода не видел. И сразу ощутил такую слабость, будто долго пахал землю или таскал тяжести (хотя, по совести говоря, Нитлот никогда не делал этого без помощи магии и с трудом мог вообразить все тонкости процесса).

Никто не отозвался, но вскоре раздались негромкие шаги, и в пятне света от окна появился — совсем не Альен.

Некоторое время Нитлот лежал, глупо уставившись на незнакомое плоское лицо, большеглазое и с круглыми щеками, с водянистыми глазами под грязной светлой чёлкой; лицо же нависло над ним, глупо уставившись в ответ. Оно ничем не напоминало смазливую физиономию Альена (тому нельзя было отказать в породистой, аристократичной внешности — что Нитлот всегда признавал скрепя сердце), и на миг у Нитлота мелькнула безумная мысль — может, некромант научился менять облик, чтобы прятаться от озлобленных поселян?… Кто знает, чему ещё его выучил этот авантюрист Фаэнто? Ученик и учитель в глазах Нитлота друг друга стоили.