Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

— Данной мне властью повелеваю тебе, порождение тьмы…

…и так далее. Но «порождение тьмы» не спешило удаляться. Нитлот вспотел от усилий, зеркало раскалилось у него в руке — а мертвец шагал и шагал, и времени оставалось всё меньше…

И тут случилось нечто молниеносное. Соуш, о котором Нитлот совершенно забыл, выскочил откуда-то сбоку и, воздев над головой нечто большое и тяжёлое, с горловым рёвом швырнул его прямо в существо. «Нечто» оказалось сундуком Альена — и сейчас не было времени задумываться о том, как Соушу вообще удалось оторвать его от пола в одиночку. Нитлот ускорил темп, проглатывая концовки заклинаний, но это уже и не требовалось: существо не развалилось, зато остановилось, потеряв ориентацию.

И Соуш быстрее волшебника понял, как этим воспользоваться: в несколько точных пинков и тычков чудовищной силы он выбросил незваного гостя за дверной проём, словно тряпичную куклу. Нитлот видел, как существо пыталось обхватить костяными пальцами его шею, но попросту не успело дотянуться. Стряхнув врага с верёвочной лестницы, Соуш с той же нечеловеческой скоростью голыми руками выхватил из очага горящее полено и швырнул его следом. И замер, стоя на коленях, тяжело дыша — громоздкая, нелепая фигура на фоне ночи.

Нитлот осторожно подошёл и встал рядом. Долго они смотрели, как тварь катается по земле, охваченная огнём: всё же она была поразительно живуча. Но в итоге всё было кончено — один пепел остался. Нитлот запоздало задумался о том, что будет, если пламя перекинется на Дуб — а потом сообразил, что уж Дуб-то он потушить сумеет. Это проще, чем изгонять мертвецов, когда ничего не понимаешь в некромантии.

— Ведь точно, Соуш, — наконец сказал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул от потрясения. — Как это я забыл о таком простом средстве… Огонь против умертвий. Да. И никакой магии.

Соуш молчал. Наверное, соглашался.

На следующий день они оба покинули Домик-на-Дубе, держа путь в Долину.

Королю Абиальду, который вернулся из поездки во владения какого-то лорда (то была, как объяснили Ривэну, дань вежливости и знак особого расположения в честь родившегося у того первенца), приспичило устроить очередной званый приём. Как он туманно пояснил своим приближённым, «нечто среднее между балом и маленьким вечером для своих». Лорд Заэру, не особенно надеясь на успех, намекал королю, что сейчас не самое подходящее время (военные приготовления требуют золота, а к тому же близятся затратный праздник урожая и день рождения его высочества наследника), но натолкнулся, конечно, на скучающее равнодушие. А кучка придворных подхалимов и щёголей, что вечно ошивалась возле Абиальда и руководила его развлечениями (в основном в неё попадали обделённые землями младшие сыновья), ощутимо занервничала. Ривэн лично видел, как лорд Вейрон, обычно такой надменный и манерный, крался к дворцовому лекарю за успокоительными каплями… Ещё бы — уже давно капризы короля не бывали такими неопределёнными.

Весь дворец теперь сбивался с ног, стремясь угадать желания Абиальда и королевы Элинор, которая, против обыкновения, на этот раз поддержала супруга — видимо, ей тоже хотелось повеселиться: почему бы и нет?… Музыканты репетировали с утра до вечера, бесконечно переписывались списки приглашённых, целая армия служанок была брошена на отчистку пола в одной из бальных зал. Главный казначей не спал две ночи, составляя смету расходов. Леди Чиаль, подруга и старшая фрейлина королевы (по мнению Ривэна — вздорная старая курица), кружила по дворцу, забраковывая то оттенок скатертей, то цветы в оранжереях. В Совете царило уныние.

Ривэн имел мало отношения ко всему этому, но и у него выдалась безумная неделя. Лорд Заэру, казалось, наконец-то определился с тем, следует ли ему доверять, и свалил на него множество поручений, которые раньше отдавал другим, более маститым Когтям. С одной стороны, Ривэн был счастлив доказать свою преданность, с другой — его дни вдруг оказались расписаны по минутам, а голова забита кучей разных задач примерно одинаковой важности. Ещё с приюта в Дьерне он привык хотя бы пару часов в сутках отводить для любимого занятия — блаженной созерцательной лени; на службе у лорда с самого начала стало понятно, что об этом придётся забыть, а теперь само слово «лень» вызывало у Ривэна грустную, недоверчивую усмешку. Даже наслаждения, доступ к которым он получил только здесь, — бесплатная и действительно вкусная еда, сон на удобной постели в собственной комнате — были уже не наслаждениями, но средствами поддержания жизни, топливом для новой и новой работы.

Теперь Ривэн по много раз ежедневно передавал письма и записки лорда и других сановников, а также словесные послания; следил за передвижениями по дворцу и городу тех придворных, что стояли у лорда на плохом счету, и докладывал обо всём подозрительном; вытягивал сведения из слуг в якобы случайной болтовне… Как истинный Коготь, он был инструментом всезнания лорда — но и более опасным инструментом тоже. Первым по-настоящему серьёзным заданием, негласным посвящением стал перехват флакончика с бальзамом для придворного, чья мать была родом из Альсунга. Вместо бальзама во флаконе был яд — об этом позаботились местные фанатики, ненависть которых к Альсунгу была сильнее здравого смысла. Ривэн сделал всё как по нотам. Он не получил явной похвалы или хотя бы одобрения — но почувствовал, что прошёл испытание. Отношение к нему лорда и других Когтей резко потеплело.

Конечно, Ривэн понимал, что допущен пока лишь к жалкой верхушке местных тайн. Осторожно сближаясь с другими соратниками лорда, он постепенно составлял представление о подлинном размахе событий. По всей Дорелии без шума, но спешно проводились учения, подновлялись крепости и замковые укрепления, шёл внеочередной рекрутский набор (у Ривэна, которому рекрутские наборы больше не грозили, просто сердце радовалось). О предстоящей войне шёпотом спорили рыцари, оруженосцы и простые солдаты в энторских харчевнях, королевские гвардейцы и наёмники. Крестьяне, перепуганные слухами, запасали еду и несли пожертвования в храмы. Получая вести из Альсунга, лорд Заэру делался всё мрачнее; его пронзительные глаза окружили тени недосыпа, а сетка морщин на узком лице, казалось, стала ещё чаще. Ривэну с трудом верилось, что война интересует всех, кроме короля — однако это и было правдой.

Как и к военным делам, Ривэна ни разу не привлекли к ловле преступников — видимо, не верили, что старые привычки в нём так быстро умолкли. Честно говоря, Ривэн был не так уж и против: он совсем не жаждал личной встречи с кем-то из Гильдии, равно как и с фальшивомонетчиками, и с торговцами-шарлатанами.