Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

Дорвиг скрипнул зубами от злости: никогда не любил городских стен, башен и замков, в постройке которых изощрялись трусливые ти'аргцы и, по их примеру, хитрые дорелийцы. Меч, щит и конь или корабль — вот всё, что нужно для войны, а не кротовые норы. Дорвигу плеваться хотелось при одной мысли о том, что и Альсунгу скоро придётся заняться постройкой осадных машин, складных лестниц и прочей ерунды — а ведь всё, судя по всему, к тому и идёт.

Их встретил залп стрел из центральной башни, но ветер на этот раз оказался помощником: большинство кораблей, в том числе «Непобедимый», ещё не подошли достаточно близко, и лучникам не повезло. Дорвиг дал приказ прикрыться щитами, однако стрелы падали в море; он прошептал благодарственную молитву богу ветров. Видимо, козлёнок пришёлся ему по вкусу.

Они медленно, но неуклонно двигались вперёд, готовясь к приступу, и Дорвиг видел на многих лицах смущение: конечно, грозный вид стен поразил их — особенно тех, кто не бился под Хаэдраном прежде. Они уже наверняка представляли себе новые стрелы, и чаны с кипящим маслом, и затаившихся в городе воинов, подкупленных местными богатствами, и конных рыцарей в латах, с копьями наперевес… Силы на вид и вправду были неравны, но Дорвиг знал, на что шёл.

Решив наконец, что момент подходящий, он развязал крошечный мешочек на поясе — неприметный, похожий на старый кошель. Достал щепотку белого порошка и, не глядя, высыпал за борт.

Берег был уже совсем близко.

Дорвиг замер в ожидании, хотя умело не показывал этого. Отряд видел его напряжённым и готовым к бою — как всегда. Так оно, собственно, и было, но мысленно Дорвиг считал секунды: раз, два, три… Сердце гулко билось в унисон с ними, и даже крики чаек стали тревожнее.

Порошок Дорвигу перед отплытием подарила двура Хелт, вдова Форгвина. Хелт была единственной в мире женщиной, которую Дорвиг уважал, — и не только в память о старшем сыне Хордаго (который, к слову, куда крепче сидел бы на альсунгском троне, чем вечно ведомый Конгвар). Он преклонялся перед её изворотливым, опасным умом — но лишь потому, что этот ум всегда работал на пользу Альсунгу. Состоя в Совете, Дорвиг знал, сколько сделала для королевства за последние годы эта златовласка с льдистыми глазами, и умел это оценить. Тем не менее, он до сих пор особенно пристально наблюдал за ней. Заметив любой умысел против короны, даже мелкую тень измены, Дорвиг без колебаний снёс бы строптивой бабе голову. Но до сих пор Хелт оставалась выше подозрений; а в кое-какие её тайны Дорвиг предпочитал и вовсе не вникать.

Не вылезая вперёд, Хелт наравне с мужчинами выстраивала военные планы — и Дорвиг, пожимая плечами, закрывал на это глаза. Мало ли у кого какие причуды — ему нет разницы, если они не вредят общему делу… Вот и на берегу, когда Хелт тихонько вложила ему в руку этот мешочек, он не сумел отказать. Только удивился, ощутив тончайшие, затянутые в перчатки пальцы на своей широкой загрубевшей ладони.

— Брось это в воду, когда подойдёте к Хаэдрану, Дорвиг, — прошептала Хелт, обдав его запахом хвои, и её лицо в обрамлении золотых волос казалось почти младенчески невинным. Дорвиг даже растрогался, подумав о дочери, которой у него никогда не было. — Победа тогда обеспечена. Но никому не показывай его — и не трать понапрасну. Он у меня один.

…Некоторое время всё оставалось по-прежнему, разве что море бурлило сильнее — или взволнованному Дорвигу так только казалось. А потом крики угрозы с берега сменились криками ужаса.

Посмотрев на воду, Дорвиг почувствовал, как такой же ужас, подобно тошноте, поднимается и у него внутри. Ему доводилось сталкиваться с миншийскими магами, с изобретениями учёных Академии, с ухищрениями Отражений, которые помогали то ти'аргцам, то дорелийцам, — но такого он не встречал никогда.

Вода под вёслами «Непобедимого» почти вскипела: волны на небольшом участке забились в судорогах, местами порождая серые пузыри. Затем из-под толщи воды показалось что-то более плотное — что-то серо-зелёное, склизкое, так близко, что Дорвиг невольно отшатнулся от отвращения… Корабль сильно качнуло, и он еле удержался на ногах; позже волнами чуть не опрокинуло судно.

Неспешно, даже вальяжно из чрева моря выдвигалось оно — приплюснутая голова размером, наверное, с весь «Непобедимый», и бесформенное, трупного цвета тело. Прямо перед кораблём, едва не пробив его, появилось щупальце — и взметнулось вверх, стремительно, как летучая рыба, обдав гребцов фонтаном брызг. Присоски на нём перемежались с бесчисленными, изредка мигавшими чёрными глазами; Дорвиг перегнулся через борт, борясь с унизительным рвотным позывом. Отряд уставился на него с немым вопросом: что делать? — а он впервые за столько лет не готов был ответить…

Но чудище решило всё за него: немного помедлив, оно поплыло к берегу — и будто росло постепенно, готовясь сравнять сторожевые башни с землёй. Древней, жуткой силой веяло от него — недозволенной, полумёртвой, той, что нельзя будить. Дорвиг не знал слова «Хаос», но чувствовал его тёмную материю — и клич «За Альсунг!» застревал в горле.

— За короля Конгвара! — наконец крикнул Дорвиг, поднимая меч. Но воины безмолствовали, жадно наблюдая за тем, как тварь выбирается из воды, погребая берег под чавкающей плотью. Каждому виделось, какая паника царит в Хаэдране. Лучники на берегу с криками покидали посты.

И никто из них, как и Дорвиг, ещё не знал, что король Конгвар уже далеко — там, куда не долетят ни их крики, ни их молчание.

Абиальд задумчиво созерцал доску, покрытую сложным переплетением разноцветных линий. Их пересечения образовывали небольшие шестиугольные сектора, похожие на соты, и от разноцветья у него пестрило в глазах. Король не жаловал такую безвкусицу, но любил необычные вещи; доску ему преподнёс накануне посол Минши — закутанный в красное покрывало, щекастый и важный, как все энторские сановники, вместе взятые. На лордов-советников он косился равнодушно, а на королевских рыцарей — с откровенным презрением. Ни одна из придворных дам, как заметил Абиальд, и вовсе не удостоилась его взгляда. Что ж, не ему судить: говорят, у многих в Минши особые вкусы…

Доска предназначалась для игры, чужеземное название которой Абиальд по рассеянности уже позабыл: десятки нелепых ограничений управляли движением круглых костяных фишек на пути к цели — противоположному краю. Совсем как в жизни, вдруг подумалось Абиальду. Всегда есть силы, ограничивающие извне самые лучшие и смелые порывы, тысячи досадных обстоятельств и условностей… Король широко зевнул и утратил нить рассуждений. Подобные мысли вообще не задерживались в нём надолго — мгновенно таяли, как лёгкие тени, вызванные осенней хандрой.