Вероника Батхен - Лигр [litres]

В распутицу или просто после дождя дорога обращается в канаву, полную липкой грязи. Она цепляется за лошадиные копыта, обнимает колеса, не позволяя ехать, и, так же, как пыль, красит лица в свой унылый цвет. Волшебные птицы на стенах фургона не радуют взгляд пестротой.

Фургон, запряженный парой очень серых лошадей, медленно тащился по в прах изъезженной дороге. Маэстро Фильконти сидел на козлах, понурив голову, и не думал погонять усталых лошадей. К чему? Будет больше пыли – и только. Езда все равно не ускорится.

Край тента, прикрывавшего вход в повозку, откинулся, наружу выглянуло девичье личико.

– Дядя Филипп, мы скоро приедем?

– Это смотря куда… – не оборачиваясь, ответил маэстро.

– Хоть куда-нибудь. Надоело трястись.

– Куда-нибудь через полчаса доедем. Там река должна быть. Заночуем, помоемся, а с утра – в село. Может быть, чего заработаем. Жаль, ярмарка только через месяц.

– Помыться – это хорошо. А то песок на зубах скрипит.

О надежде заработать девушка даже не упомянула. Слишком уж призрачна была эта надежда.

В скором времени дорога и впрямь вышла к реке. Моста тут не было, но, судя по тому, как храбро колея ныряла в воду, именно здесь был брод.

– Маня, проверь, как там – глубоко?

Девушка легко скинула платье и ступила в воду, холодную в конце лета.

– Тут и по пояс нигде нет! – крикнула она с того берега. – И дно крепкое!

Фургон осторожно переехал речку и остановился. Маэстро спрыгнул с козел и принялся распрягать лошадей.

– Манька, коней прими! Не одной тебе купаться.

– И Трифона тоже! – раздался из фургона скрипучий голос.

Манька, ничуть не смущаясь наготы, выбралась из воды, подошла к фургону и выволокла на свет сонного питона.

– Ты тоже иди купаться! – крикнула она невидимому собеседнику.

– Я спать хочу, – ответил скриплый.

– Водичка – прелесть! Купнешься – мигом сон слетит.

– Вот и купайся, а я спать буду.

Маня вернулась в речку. Удаву, судя по всему, было совершенно все равно: лежать ли в жарком фургоне или полоскаться в холодной воде.

Филипп распряг лошадей, которые немедленно направились к водопою, а сам пошел вдоль берега, выискивая оставшийся от разлива плавник, годный в костер. Он не успел ничего толком сделать, как на берегу появилось новое действующее лицо. Мужик, наверняка из ближней деревни, куда направлялся фургон.

– Это вы чево? Кто позволил на чужой земле стоять?

– Здесь дорога. Земля общая, бесплатна для всех проезжающих, – мирно ответил Филипп, продолжая возиться с костром.

– А дрова? За дрова кто платить будет? Пошлину проездную гони!

– Пошлину на том свете калеными угольками.

– Маэстро Филипп, дыму ему отвали с нашего костра, три короба, чтобы всласть надышался! – крикнула из реки Маня.

Мужик обернулся. Глаза у него вылупились, что у рака при виде кастрюли с кипятком.

– Девка! Голая! Хоть бы прикрылась, бесстыдница!

– Сейчас прикроюсь, – отвечала Маня, выбравшись из воды. – А ты покуда – подержи.

При виде змеи мужик издал утробный на вдохе звук и кинулся бежать, нелепо размахивая руками.

– Ну вот, – резюмировал Филипп, – реклама нам обеспечена. Только будет ли с нее толк?

– Ты сам учил: лучше плохая реклама, чем никакой.

По берегу речки росло множество щавеля, и пока у маэстро Фильконти закипала в котелке вода, Марианна – таково было ее сценическое имя – успела нащипать ворох кислых листьев.

– Деревня богатая, – заметил маэстро, шинкуя щавель кривым сарацинским ножом.

– Ты тут прежде бывал?

– Нет, но я и так знаю. В нищей деревеньке весь щавель по берегу детишки выщипали бы. К тому же тут дорога, брод удобный, путников много. Богатая деревня. Боюсь только, нам с этого толку мало будет. В торговых селах народ прижимистый. Ярмарка начнется, весь заработок у нас будет на гостях, а местные грошена не кинут.

Кислая похлебка тем временем закипела. Филипп постучал ложкой по стенке фургона.

– Сеньор Гариотти, обед готов, извольте просыпаться.

В фургоне послышалась возня, скриплый голос произнес:

– Трифон, вечно ты под ногами путаешься! Дай пройти!

Третий член цирковой труппы выбрался на свет. Был он мал ростом, хотя настоящего лилипута перерос. Малыш одернул камзольчик, в который был наряжен, и, свернув ноги по-турецки, уселся поближе к котелку.

– Крупки бы добавить, – пожалился он, зачерпнув варево.

– У тебя губа не дура, язык не лопата, – заметил Филипп. – Ты бы еще маслица попросил. Пшено мы давно поприели, и овса лошадям ни зернышка. Через день Трифона кормить, вот тогда закукуем, а покуда – живем. – Филипп выволок из котелка кусок белого мяса и принялся объедать, откидывая тонкие косточки. Остальные тоже зашарили ложками по дну, вылавливая мясные куски.

На следующий день рано поутру труппа начала готовиться к представлению. Мария выскоблила отдохнувших лошадей, и они приобрели пусть не совсем белую, но светлую окраску. Трифон был еще раз выкупан, так что чешуя его нарядно засияла. Филипп занялся фургоном, и райские птицы с его стен проявились во всей красе. Сеньор Гариотти (другого имени он не признавал) перетряхивал гардероб, с особым тщанием наводя лоск на черный цилиндр, в котором ему предстояло выходить на арену.

После обеда, точней после обеденного времени, поскольку в закромах не осталось ничего, кроме пары сухарей, труппа выехала в село. Белые кони с султанами на головах выученно шагали, как никогда не пройтись деревенской лошадке. Маэстро Фильконти – сейчас язык не повернулся бы назвать его дядей Филиппом – в гриме рыжего клоуна сидел на козлах и дудел в хрипучий горн. Марианна Фильконти в облегающем трико и короткой юбочке шагала впереди, лучезарно улыбаясь и, не глядя, жонглировала разноцветными кольцами. Сеньор Гариотти и Трифон до поры были скрыты от глаз почтеннейшей публики.

Ярмарка в селе бывала осенью, а пока рыночная площадь пустовала, лишь чьи-то козы бродили, выщипывая редкую траву. Здесь фургон и остановился, встав вплотную к стене заброшенного в летний сезон лабаза. К тому времени вокруг толпилась вся деревенская детвора и немалое число бездельного народа, к полудню уже закончившего дневную работу.

Шатра разбивать было не нужно, да и не было у циркачей шатра. Красной лентой обозначили арену, посредине поставили шест, и представление началось.

Вышколенные кони безо всякого конкура бежали по кругу, Марианна, стоя на спине одной из лошадей, звонко щелкала небольшим кнутиком, жонглировала то булавами, то кольцами. Маэстро Фильконти метался по арене, принимая и подавая кольца, булавы, цветные ленты, визгливо кричал, что он тоже так может, принимался жонглировать чем ни попадя, то проявляя чудеса ловкости, то роняя все в кучу, с разбега вскакивал на свободную лошадь, не удержавшись, сползал под ее брюхо и скакал вниз головой. Зрители вели себя по-разному. Дети, как и должно, визжали от восторга, а вот взрослые, даже женщины, в большинстве стояли хмуро, восхищенного аханья почти не было слышно. До чуткого Филиппова уха долетали пересуды: