Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

– Но вы… вы…

– Ступай-ка ты к черту, куда глаза глядят. – Вийон дернул паренька, развернул его, а потом отвесил ему солидный пинок. Малой пролетел несколько шагов, упал в лужу. Встал, сплюнул грязью да конской мочой, бросил ненавидящий взгляд на поэта. Он еще отирал лицо грязным рукавом рубахи, а Вийон уже шагал задумчиво к крепости Тампль, расталкивая прохожих.

В тот же вечер Вийон постучал в дверь маленькой клетушки на чердаке доходного дома, выстроенного на мосту Нотр-Дам. Принадлежал этот дом столетней бордель-маман Бернардетте, известной тем, что некогда она весьма разумно использовала свои прелести для умножения богатства и имущества. Однако, когда настигло ее безжалостное время, а красоты ее стали пугать даже пьяных сельских парней, она купила старую развалюху, которую на парижских улицах прозвали Домом галисийки. А потом быстро превратила его в дом свиданий и воровскую малину, где находили приют вахлаки и висельники и где они могли не только в безопасности обговаривать свои планы, но и найти сладкое забытье в объятиях уличных девиц.

Именно тут Вийон и спрятал Жанетт Ля Петит, маленькую шельмовку, которая в мыслях преподобного прелата сходила за резвейшую из лошадок в упряжке Господа. Девушка была ходячим доказательством отступничества священника. У поэта не было сомнений, что известие о святом отце, который пользуется услугами молодых шлюх, не произведет никакого впечатления, вызвав разве что злые ухмылки на лицах плебеев и купеческих слуг. Поскольку какой же парижский священник не покупал за деньги прелестей веселых девиц? А в лупанарии и бордели ходили не только подмастерья и своевольные жаки, но и ректоры, цеховые мастера и члены городского совета. Но вот клеймо, которое в гордыне своей выжег прелат де Ноай на заднице Жанетт, наверняка бы возбудило интерес как светских судов, так и Святого Официума, поскольку порождало подозрения в использовании колдовства и отдавании почестей дьяволу. Поскольку – размышлял Вийон в совершенном согласии с аристотелевской логикой – священник мог выжечь клеймо на ягодицах девушки, постольку же мог он одаривать святотатственными поцелуями ее срамные места. А отсюда – всего шаг к целованию задницы черного козла.

Двери в комнатку, где он приказал укрыться малышке Жанетт, были заперты наглухо. Вийон некоторое время стучал, потом, потеряв терпение, принялся бить и пинать в деревянную дверь. Однако никто ему не открыл, а из-за старых, пообвытершихся досок двери не доносилось ни единого звука.

Черт подери, куда она могла запропаститься?! Ведь он приказал ей сидеть в норе у Галисийки как мышь под метлой, опасаясь, чтобы девица не попала в когти ловкого и хитроумного кошака, каким, несомненно, был прелат де Ноай.

Вийон не стал больше молотить в дверь, чтобы не привлекать внимания. К тому же, старая потаскуха Галисийка оберегала покой и порядок, как добропорядочная матрона – девство своей доченьки. Смысл в этом был, поскольку если бы дом ее вдруг ославился пьяными скандалами и дебошами, то быстро привлек бы интерес стражников Шатле и перестал бы быть спокойной пристанью для кораблей, освобожденных от цепей закона и морали.

Вийон прошел в конец галереи. Отыскал лестницу, быстро и осторожно взобрался трескучими ступенями на наклонную двухскатную крышу, покрытую обомшелым гонтом.

Окошко в комнатку Жанетт находилось у самого козырька крыши, под помостом, заставленным кучами бочек и мешков, что дожидались погрузки в портах Сен-Ландри [105] Теперь на месте того старого деревянного моста находится мост Людовика – Сен-Луи. и Нотр-Дам; помост был застроен двумя рядами блоков с «журавлями», чьи конструкции ограничивали и без того узкий проход. Потому действовать Вийону было никак не проще, чем протягивать верблюда сквозь игольное ушко, но, к счастью, подгнившая крыша тут треснула и дощечки еще весной, в дождевую пору, уплыли в канаву. Потому Вийон ухватился за стропила, балансируя всем телом, спустился вниз по стене и с трудом нашел опору для ног на широкой горизонтальной балке под окном, что упиралась в стену, слепленную не только из глины, но и из сечки, смешанной с отрубями.

Окно было заперто. Вийон ругался, морочился с упрямой фрамугой, держась левой рукой за торчащие над улицей стропила. Наконец, в отчаянии выхватил кинжал, всунул чинкуэду в щель, поддел изо всех сил, чувствуя, что еще миг – и слетит вниз, а его несчастные останки удобрят парижские канавы. И тут защелка с треском поддалась – Вийон попросту выломал ее из трухлявого дерева.

Окно отворилось. Поэт проскользнул в маленькую комнатушку на последнем этаже, столь низкую, что он почти касался головой толстых балок потолка. По углам развевалась позабытая паутина, а от подгнивших досок пола тянуло влагой.

Вийон осмотрелся, ища взглядом Жанетт Ля Петит – или хотя бы какой-нибудь след, что указал бы, где ее можно найти. И конечно, если потаскушка вышла за вином и сыром, хорошо бы устроить ей сюрприз и поприветствовать в отворенных дверях комнаты, показывая – пусть и слишком нарочито, – что не сумеет она никуда укрыться от своего приятеля.

Вийон ошибался. Жанетт находилась в комнате, в дверь которой он безрезультатно молотил кулаками, пытаясь войти. Маленькая тринадцатилетняя шлюшка лежала на постели с широко распахнутыми, как у снулой рыбы, глазами. Мертвая, одеревеневшая и холодная. Убийца, похоже, настиг ее во время сна, поскольку одежда ее не была порвана и нигде в комнате Вийон не заметил следов драки.

Бедная малышка Жанетт… Что видели ее глаза перед смертью? Кто прокрался в ее темную комнатушку, чтобы исполнить жестокий приговор невольному и единственному свидетелю безумств прелата Раймона де Ноая?

Вийон осмотрел тело. Шлюха была задушена. На шее ее он увидел припухшую, набрякшую темно-синюю полосу. Гаррота?

Что-то в картине убийства ему не нравилось. Вийон скорее купил бы кота в мешке, чем историю о том, что Жанетт задушили при помощи проволоки или куска бечевы. Потому что какая бечева и какая гаррота оставят след в виде синей полосы и видных тут и там небольших глубоких ранок на шее жертвы? А именно такой шрам и видел Вийон на теле своей верной потаскушки. К рогатому бесу! Франсуа повидал в своей жизни немало трупов – как лишенных жизни при помощи меча и кинжала, так и нескольких приятелей, что закончили свой бунташный путь, повиснув между небом и землей в петле, затянутой умелой рукой заплечных дел мастера. Но след на шее маленькой шлюшки не походил на конопляную веревку или человеческую руку. Ее что, удавили… поясом, утыканным шипами? Колючим ошейником? Но как, мать его? И зачем было прилагать столько усилий, если хватило бы тычка кинжалом?