Светлана Гольшанская - Нетореными тропами. Часть 2. Пророк [СИ]

Дома нас ждал застеленный чистой скатертью стол, накрытый пирогами с маком, рисом и капустой, которые я купила по случаю нашего праздника. В ярком платье цветочницы Хлоя с порога бросилась Ферранте на шею. Он отстранился. Не зная, как его смягчить, я сняла с него внушение и вложила в ладонь единоверческий амулет.

— Мне это больше не нужно, — процедил он сквозь зубы.

— Почему? Но ведь… — я растерялась от исходившей от него горечи.

Он сжал амулет. Сухие ветки поломались под его беспощадными пальцами.

— Я предал своего бога, приняв помощь от других, и теперь не достоин служить ему и говорить от его имени.

Обломки амулета раскатились по полу. Так, должно быть, умирают боги — в людских сердцах. И виной этому моя помощь.

— Что же ты будешь дальше делать?

— Двигаться от жизни к смерти, как все, — неумолимо и отрешённо прозвучал его голос.

Дальше говорить было незачем. Хлою Ферранте не гнал — и на том спасибо. Дом отыскать нынче очень сложно.

Я перестала у них появляться. Встречалась с Хлоей в Верхнем, в Нижний ходила только проведать Лелю и раздать милостыню. Так текли месяцы.

На изгибе лета, в знойный денёк мы с Хлоей перекусывали в маленькой, но зато опрятной уличной забегаловке. Отдыхающие от вступительных испытаний претенденты перебрасывались похабными шуточками. Мы смеялись вместе с ними.

Хлоя вдруг выдала:

— Я согласилась на предложение Ферранте.

Глиняная пиала с терпким отваром упала на мостовую и разлетелась на осколки, замазав подол платья. Жаривший на углях каштаны повар посмотрел на меня с укоризной.

— Зачем? Разве ты его любишь?

— Девчонки хвастают женихами, выходят замуж, спиногрызов рожают и только о них щебечут, а мне уже и поговорить не с кем. С братьями же я не могу больше…

Я передёрнула плечами.

— Если уж быть как все, то до конца. А эти студиозусы… — Хлоя кивнула на мальчишек, которые разглядывали её, не таясь. — Что я, дура, что ли, чтобы их красивеньким речам верить? Не нужна им бесприданница, только помять простыни и бросить. Ещё потом с друзьями ржать будут, как тут.

Хотя бы в чём-то она поумнела, повзрослела даже. Вот бы ещё выражаться, как сапожник, перестала.

— Поздравляю! А что Ферранте?

— А что он? Он же как рыба. Говорит лишь на проповедях. Снова стал их читать по выходным, не знала? Горбатого только могила исправит.

Я вздохнула и отвернулась. Может, это повод помириться?

— Поможешь с подготовкой? Утру всем носы, хотя бы в Нижнем!

Хоть перестала мечтать о грабежах и драках. Скоро станет матерью семейства, обременённой заботами и тревогами, а я так и останусь пустоцветом. Впрочем, я сама выбрала этот путь.

— Помогу, чем смогу.

Свадьбу назначили на середину осени — сезон для сочетаний молодых пар. Я составляла списки гостей, рассчитывала, на что хватит наших скудных средств, где можно взять угощение, наряды и цветы подешевле, разузнавала, как проводят свадебный обряд единоверцы. Выходило, что они просто произносили клятвы, обменивались браслетами и поцелуями, потом вкушали из рук друг друга ритуальную еду. От жены требовалось уважать и холить мужа, следить за его домом и воспитывать детей, от мужа — беречь и защищать жену и детей, обеспечивать им достойное существование. В почёте были верность, взаимопонимание, скромность и терпимость. Порицались измены, насилие и ссоры. Почти как в нашем Кодексе, только жаль, что его заветы сохранились лишь на бумаге. Остаётся надеяться, что у единоверцев выйдет лучше.

Хлоя ни во что не вникала, лишь высказывала свои пожелания, порой совсем уж невероятные. Я взялась пошить ей платье, а Ферранте рубаху с одинаковым орнаментом. Тем более плату за лечение Ферранте в храме я уже отработала, а платить за труд деньгами Беррано не мог. Совет не отчислял им ни медьки, даже бельё и снадобья закупаться перестали. Что же дальше будет?

Люцио помог достать качественный белёный лён по дешёвке. С кроем подсобил знакомый портной всего за несколько моих улыбок. На платье по подолу, рукавам и вороту я вышила красные хризантемы вместо оберегов, которые вряд ли бы понравились единоверцам. На спине рубахи алый единоверческий знак. Надеюсь, Ферранте хотя бы из приличия не выкинет подарок на помойку.

Ещё одну вещицу доставать пришлось тайком. В Нижнем, у разбитой набережной закутанный в серую ткань перекупщик передал мне холщовый свёрток. Люди Лелю дежурили поблизости на всякий случай. Чтобы заполучить эту вещицу, мне пришлось кое-что продать и взять немного взаймы, но оно того стоило.

— Вы не называете своё имя, а я ничего не спрашиваю, — прошептал купец, пересчитывая монеты. — Вы не видели меня, я не знаю вас.

Я начала разворачивать ткань, но перекупщик остановил.

— Не здесь! Даже у стен есть глаза и уши.

Я прощупала внутри свёртка жёсткий каркас, явно не из веток. Значит, не обманул. Не прощаясь, перекупщик ушёл, а я направилась к Ферранте. Пора было нарушить затянувшееся молчание.

Он латал кровлю дома. Я взялась ему помогать: подавать и придерживать жерди, пока она забивал в них старые, зачищенные от ржавчины гвозди, и замазывал глиной.

Он так и не оправился от хромоты, но просить его ещё раз показаться целителям я не решилась. Заматерел, отпустил бороду. Она курчавилась у него на щеках тёмными кольцами, пряча оставшиеся после побоев шрамы.

В полдень мы спустились в дом перекусить. В углу у двери стоял подаренный мной посох, украшенный резными единоверческими знаками. Должно быть, опираясь на него, Ферранте выглядел очень внушительно.

Мы сели за стол, и я вручила свой свёрток.

— Слышала, ты снова проповедуешь. Это взамен того, что сломался.

Ферранте развернул холстину и положил перед собой серебряный единоверческий амулет.

— Спасибо. Прошлый сделал для меня отец. Мне его не хватало, не как символа веры, а как памяти о доме. Как там было легко и просто, — Ферранте облизал пересохшие губы и после небольшой заминки продолжил: — Сюда приходил старец-пилигрим в коричневом балахоне. Посох — его работа. Он проповедовал лучше меня, люди заслушивались и оставались, кое-кто даже принял веру. Но потом он заболел и слёг. Попросил меня заменить его на время, его паства очень ждала новых проповедей. Я не смог отказать. Думал, он скоро поправится, но однажды он просто уснул и не проснулся.

Ферранте отвернулся. Не хотел облекать печали в слова, делиться ими с кем-то, тем более со мной. Микаш всегда повторял: нельзя показывать слабость, за слабость убивают, особенно мужчин. Гранитная стена отстранённости, украшенная улыбчивой маской — лучшая броня, даже когда душа разрывается от боли. У нас разучились сочувствовать, утолять чужие страдания. Твои проблемы — только твои, ты обязан решать их сам, не посвящая в тайны своего внутреннего мира ни посторонних, ни даже близких, иначе будет хуже. На тебя навалят столько осуждения и презрения, что хребет сломается. Мир одиноких улыбок, которые никого не могут согреть.