Наталья Игнатова - Откровение

— Разумеется. На любом этапе. Если Дитрих поймёт, что опасность слишком велика, он сможет…

— Вот ты гад!

— Мне не десять лет! — эти двое, при полной друг с другом несхожести, начали вдруг раздражать совершенно одинаково. — Если вы, герр фон Рауб, пытаетесь быть человеком, проявляйте к людям хоть немного уважения.

Зверь на мгновение будто окаменел. Лицо застыло маской. А через миг губы раздвинулись в ненастоящей улыбке.

— Яволь, герр фон Нарбэ.

Глаза снова мертвые, пустые, как пистолетные дула. Взгляд на Змея:

— Я здесь еще нужен?

— Иди, — отозвался Змей.

Зверь крутнулся на пятке и исчез. Только хлопнуло чуть слышно.

«Он таки научился телепортировать», — Дитрих усмехнулся собственным мыслям. Пять лет, а помнится все до мельчайших оттенков.

Зверь уже тогда умел появляться и исчезать совершенно неожиданно. Словно из пустоты. И Дитрих вслушивался, полусерьезно ожидая услышать хлопок воздуха. Услышал бы и, пожалуй, не удивился. Даже тогда, пять лет назад.

Бред какой-то.

— Ты его извини, — голос Змея вернул в реальность. — Ему страшно. Он пришел умирать, а оказалось, что надо жить. Жить всегда страшнее.

Пять лет назад Дитрих поверил бы в это. А сейчас у него у самого был сын. Так что он знал: страшно не Зверю. Зверю выбора не оставили, от него ничего уже не зависит, и бояться ему нечего. А вот Змей — дракон, ангел, бог или кто он там — был в ужасе перед завтрашним днём. Он смирился с тем, что придется погубить душу Зверя, он, если на то пошло, с самого начала, еще до того, как Зверь появился на свет, собирался его прикончить. Но члены семьи фон Нарбэ были ему дороги такими, какие есть — живыми и благополучными. К убийству Дитриха фон Нарбэ Змей готов не был. И так же как Зверь, предпочел бы, чтоб он прислушался к предупреждениям, осознал, через что предстоит пройти и отказался от риска.

— Ага, — сказал Дитрих. — Помечтай.

— Все его машины здесь, — Змей будто и не услышал. — Автомобиль, два болида. Один чуть не сожгли. Может, мне и не стоило его спасать. А ты привел вертолет.

— Мурену.

— Да. Автомобиль зовут Карлом. Болид — Блудницей. Второй. Первый — безымянный. Волк сказал, что тот не захотел никакого имени. Ты даешь имена машинам?

— Нет. Мои машины спят.

Змей тоскливо глянул в яркую синеву неба в стрельчатой арке окна:

— Значит, будем полагаться на этих четверых. Вывезут вас как-нибудь. Они железные.

Дитрих проследит за его взглядом.

Сверкающая точка высоко-высоко в небе. Крохотная мушка пляшет в лучах солнца, блестит слюдяная спина, дрожащим маревом расплываются крылья.

— Я пойду, — сказал он.

Змей молча кивнул.

Под открытым небом, по контрасту с прохладным полумраком коридоров и галерей, ослеплял даже воздух. Небо сияло, солнце сияло, весь мир сиял. Камни двора — сегодня он был просторным, целая площадь, хоть парады принимай — отражали сияние, будто полированные.

Это мешало, и Дитрих включился в боевой режим. Что там, в небе? Он знал, кто там, знал, кто пилот, но хотел разглядеть машину.

Крохотная блестящая капля. Танцует. И правда ведь танцует. Крутит немыслимые пируэты по всем осям одновременно, радуется солнцу.

Дитрих смотрел прищурившись. Поймал себя на том, что улыбается. А машина — Змей сказал, эту каплю ртути зовут Блудницей — плясала себе в ласковом небе, свободная и легкая, блестка слюды в потоке теплого ветра. Какой там высший пилотаж? Не придумали еще названия тем фигурам, что выписывал сверкающий болид.

Там, откуда явился Темный Властелин, люди додумались до антигравов.

Дитрих смотрел. Он в первый раз видел, как Зверь летает для себя. Для себя и для своей машины.

«Летает» .

Почему так? Хороший пилот и плохой человек. Очень плохой. Не человек вовсе.

Машина сверкнула так, что глазам стало больно. На миг пропала из вида, а потом — Дитрих поморгал — да, все верно, в безоблачном небе плясали, отражая солнечный свет, две одинаковых капли. Три. Уже четыре… Что он там делает? И как он это делает?

На бесконечной сцене, перед пустым и светлым залом разыгрывался бой. Воздушный бой. И даже в боевом режиме все труднее становилось уследить за мгновенными перемещениями, виражами и пируэтами, за потерей и набором высоты, за просверками молний на горизонталях…

Воздушный бой. Что-то вроде шахматной партии против себя самого.

Как он это делает? И где научился?

Дитрих смотрел.

Зверь хорошо устроился. Действительно очень хорошо. Раем, безумной мечтой был тот мир, откуда он пришел на Землю. Мир, где делали такие машины, мир, где есть место таким пилотам, мир, где он научился летать так, как летал сейчас.

Для себя.

Что же он может в бою?

Дитрих улыбался. Покачал головой и вздохнул, без зависти, скорее, с сожалением. Рай или нет, но Зверь ушел оттуда. Трудно поверить, что такая тварь добровольно решила принести себя в жертву. Ему не было места здесь, ему не нашлось места и там тоже. Это естественно для людей — избавляться от зверья. Всеми доступными способами.

«Прав тот, у кого карабин»…

А слюдяные блестки рассыпались по холодному небу и гасли одна за другой. Гасли. Последняя взвилась вверх и скоро исчезла из вида.

Представление окончено, герр фон Нарбэ. Интересно, Зверь действительно ничего не помнит?

Трудно сказать наверняка. Уж что-что, а притворяться он умеет в совершенстве.

Она еще и двигалась бесшумно. Соскользнула вниз вдоль стены замка, над камнями плаца перешла в горизонтальный полет, замерла в паре метров от Дитриха. И все это в полной тишине. Любое военное ведомство Земли душу продало бы за эти технологии.

И не капля вовсе. По форме, скорее, семечко. Ага. Райского, не иначе, деревца, семечко. Крохотная, светло-серая, блестящая. Справа на борту, возле короткого острия тарана, нарисована женщина в красном.

Блудница…

Зверь откинул колпак, не спеша, впрочем, выбраться наружу. Молча разглядывал Дитриха. Взгляд огромных узких глаз уже не был ни равнодушным, ни прицельным. В нем появилось знакомое живое любопытство.

— Посмотреть спустился? — спросил Дитрих, — как полковник на полковника?

Ну, не получалось с ним на «вы», хоть тресни не получалось. Во-первых, оно того не стоит. Во-вторых… какого черта?!

— Со мной тут все на «ты».

Блудница поднялась повыше, перевернулась кверху днищем, и Зверь просто вытек из нее на плац. Любой другой грохнулся бы бесформенной костистой грудой. Любой. Кроме Зверя, разумеется. Он всегда любил выделываться, это Дитрих тоже помнил.

— Привык к вежливости?

— В общем, да. Но быстро отвыкаю. Скажите, господин полковник, мы были знакомы?

«Притворяется?» — знакомая мысль. До отвращения знакомая… Пять лет. И где они, эти пять лет? Вот он, Зверь. И вот оно, привычное: — «притворяется? Или действительно не помнит?»