Наталья Игнатова - Откровение

Каждый из нас, когда дойдёт до дела, попытается спасти Волка. Забудет обо всем, как я, или решит, что цена слишком высока.

Нужен человек, нужен Мастер, близкий Волку, знающий его… и уверенный, что Волк заслуживает смерти. Так себе условие задачи. Не похоже, чтобы она имела решение.

Я даже подумал, не лучше ли вообще не говорить Змею о том, что у Волка есть шанс. Потому что на самом-то деле это не шанс, это ложная надежда, невозможный выход. Но невозможного нет. Норхорц норт. Один шефанго, поэт и мудрец, сделал эти слова своим девизом. А я, так уж сложилось, верю ему безоговорочно, даже когда он не знает, что делает или не знает, что делать.

Норхорц норт.

Пора было рассказать Змею о том, что время пришло. И о том, что Волка можно спасти. Надо только посчитать всё как следует. Надо только найти того, кого быть не может и решить задачу, у которой нет решения. Но нас двое прорицателей, и каждый кровно заинтересован в том, чтобы выбрать правильно. Уж вдвоём-то как-нибудь справимся.

А Змей, когда я позвал его на Дорогу, выслушал меня и хмыкнул:

— Знаю его. Это сын моих друзей. Он был первым, кто убил Волка. И готов повторить в любое время.

Когда ты потомок древнего рода, на весь Рейх известного своими странностями, твой отец — личный пилот кайзера, библиотекарь — колдун, а друзья семьи — феи, многие вещи, неприемлемые для нормальных людей, воспринимаются как данность. Однако поскольку при всем перечисленном ты, все же, нормальный человек, эта данность хранится где-то в сумрачных глубинах подсознания, отведенных под тевтонскую романтику, и не поднимается к поверхности, даже когда упомянутые друзья семьи заглядывают в гости.

Собственно, тот факт, что в тридцать лет ты живешь под одной крышей с родителями, и твоей жене это нравится, кажется обычно куда более странным, чем феи и магия. Двадцать первый век на дворе, эпоха нуклеарных семей, может, пора съехать из родного замка и зажить своим домом?

— А болид и геликоптер ты поставишь в гараже? — ехидно интересуется отец. — Соседи будут в восторге.

Мама, та вообще не вступает в дискуссии. Старший сын сбежал из дома сразу после школы, приезжает только на выходные, и младший просто не вправе поступить с родителями так же жестоко. Нет, вслух мама ничего не говорит. Ей и не надо. Мысль очевидна без вербализации. Спасибо хоть, Людвиг сыновей на все каникулы отправляет пожить в замке.

Да. Только сыновья. Из поколения в поколение. У Людвига — трое, у Дитриха с Юттой пока один, трехлетний Олле, но у них и времени было меньше. И об этом ты тоже задумываешься куда чаще, чем о феях и магии. Генетика вообще, и гены семьи фон Нарбэ, в частности, определенно, куда более подходящий предмет для размышлений и недоумения, чем разное сверхъестественное.

У них тоже был сын. У друзей семьи. Его звали Невиллом. Младше Людвига, старше Дитриха. Они все трое дружили. Невилл погиб, пытаясь предотвратить теракт. Людей спасал. А сам человеком не был. Вот это странно, а не то, что феи существуют.

Дитрих тоже когда-то не успел спасти людей.

Пять лет прошло, а он помнил. И жалел не о них, не спасенных, и винил себя не за них, убитых.

Когда ты потомок древнего рода, на весь Рейх известного своими странностями, из сумрачных глубин подсознания может подняться на поверхность та часть твоей души, о которой ты ничего не хочешь знать. О которой ты хотел бы никогда не помнить. Она может подняться, если ее позовут.

Змей и Элис пригласили его в гости. В свой замок — не только люди живут в замках, феи тоже. На свою землю. У фей, в отличие от людей, сохранился феодализм, и у них понятие «своя земля» не ограничивается десятком гектаров вокруг дома. Вообще, не ограничивается территорией. Своя, означает — та, где ты полновластный хозяин над жизнью, смертью, временем и всем живым, одушевленным и неодушевленным. Когда феи приглашают в гости, людям надо отворачиваться и бежать в другую сторону как можно дальше. Но если ты потомок… в общем, ясно, да? Ты всё делаешь, не как люди. Поступай фон Нарбэ как люди, откуда бы взялись странности, прославившие семью на весь Рейх?

Так что фон Нарбэ бывали гостями фей не реже, чем феи наезжали к ним с дружеским визитом, и в приглашении не было ничего странного. Дитрих был уверен, что в нем нет ничего странного, пока Змей не уточнил:

— Надо кое-что обсудить. Для тебя это вопрос жизни и смерти. Если откажешься приехать, точно выживешь. Так как, ждать тебя?

Ну, и кто бы тут смог отказаться?

С известием о том, что Анжелика собралась пожертвовать собой ради его спасения и гибели одного из тварных миров, Гард пришел к Зверю. Хорошо, что не к Артуру. От Артура неизвестно чего ожидать. Гард так и рассудил.

Еще хорошо, что Анжелика и не подумала держать свое намерение в тайне от мужа. Советоваться с Гардом она, разумеется, не собиралась, просто поставила в известность, но это куда лучше, чем выбрать для себя участь хуже любой смерти и никого об этом не предупредить.

Ойхе, например, ни словечком не обмолвилась о том, что промыла Анжелике мозги. Промывание мозгов само по себе интереса и не представляло, лягушонка в коробчонке была золотым сгустком самовлюбленности и гордыни, ее с любой стороны можно брать, в любую сторону посылать, и это даже минимальных способностей к манипуляции не требует. Младенец справится. Но о том, что их бегство из Ифэренн будет стоить Анжелике души и жизни, Ойхе могла бы предупредить. Не дело это — целиком брать на себя ответственность за погубленный осаммэш. Такой ношей надо делиться. Результат, правда, был бы тот же, но делиться все равно надо.

— Я ведь все равно узнал бы, — сказал Зверь, — об этом знал бы любой и здесь, и в тварных мирах.

— У тебя достаточно рациональности и умения быть признательным, чтобы принимать жертвы.

Тут Ойхе была права. Она очень мудрая, очень красивая, бесконечно мудрая и красивая женщина, недооценившая рациональность ангела, не слишком умного, но отлично умеющего считать. Уничтожение осаммэш нецелесообразно. Ни при каких обстоятельствах. Да, к тому же, тут ведь стоит начать… Анжелика — первая, а кто потом? Кукушата? Университетские коллеги? Какие-нибудь люди и нелюди, которые еще и не родились?

Никто не живет ради того, чтобы умереть.

Ойхе поняла и это тоже.

— После казни не останется ничего, Волчонок. Не останется тебя. Ты знаешь, как стирают душу?

Разумеется, он знал. Спросил однажды у Эльрика. Тот подтвердил лишь, что да, будет больно. Но Эльрик — шефанго, его родной язык — зароллаш, и интонации в одном-единственном коротком «да», сказали больше, чем любые слова, которые нашел бы человек.