Диана Ибрагимова - Шепот пепла [РОСМЭН]

— Ох ты важный какой!

Мальчишка встал, начал кривляться и передразнивать неприятным голосом:

— Я такой важный! Такой весь важный соахиец!

Это привлекало лишнее внимание.

— Сядь уже! Меня зовут Нико.

— Другое дело! — оживился мальчишка, хватая принесенный разносчицей бокал. — Спасибо, милая! Твоя грудь мне подмигнула, дашь потрогать?

— Молоко под носом подотри, — фыркнула девица, одарив Нико многозначительной улыбкой.

— Ишь, как глазами стреляет, — недовольно сощурился мальчишка. — Ты на рост не смотри! Ты в штанах смотри! Там тебе мало не покажется!

Нико поперхнулся хлебом и захохотал.

— Ладно, плевать на девок, — отмахнулся Косичка. — Я к тебе по другому делу подсел.

— И по какому же?

— Я истории собираю интересные. Какие ты соахские шуточки знаешь? Или песни? Или стихи?

Нико ухмыльнулся.

— А ты клади на меня монетки, начиная с сапог. Когда до рта дойдешь, он и раскроется. Шутку тебе расскажет.

— Жаба ты соахская! — рассердился мальчишка. — Я серьезно говорю!

— Я тоже серьезно. Что мне с этого будет?

— Мяса тебе куплю и кувшин вина. Пойдет?

Нико готов был согласиться, но тут у игроков в го освободилось место, и юношу пригласили к столу.

Нет, это он сделал зря. Честное слово, зря. Не надо было туда лезть. Теперь Липкуд по прозвищу Косичка сидел по пояс в грязи и не мог даже придумать толковый ругательный стишок, чтобы сгладить досаду. Браниться как все он не любил. Человеку высокого духа такое не положено. И хотя публика собралась неважная: пара лягушек да комариный рой, Липкуд не терял гордого выражения лица. Он был певун, рассказчик и выдумщик, а потому считал себя на голову выше других.

Теперь, когда его чудный наряд оказался вывалян в болотной жиже, а яркие круги на щеках и под глазами размазались, харизмы здорово поубавилось. Но Липкуд не потерял бы веры в себя, даже расхаживая голышом.

— Чего ты пучишься, страшилище зеленое?!

Он с трудом встал, волоча широкие рукава, заполненные жижей. Ноги казались неподъемными. Вонь стояла такая, что слезились глаза.

Лягушка квакнула.

— Ха! Ты вызываешь меня на бой, чудовище?

Липкуд, пыхтя, вытащил из трясины гнилую палку и, воинственно потрясая ей, так что капли летели во все стороны, стал приближаться к врагу. Лягушка посмотрела-посмотрела на дурачка, да и попрыгала куда подальше.

— Стой! А ну стой! Я же еще не придумал песню! Тьфу! Ну и улепетывай себе! А я всем расскажу, какая ты страшила!

Липкуд воодушевился, подбоченился и принялся вещать:

Даже не думая выбираться из болота, Липкуд продолжил сочинять балладу о великом сражении.

Последние два тридня он держал путь в Папарию — город вишневого вина и разноцветья питейных домов. Сегодня к вечеру должен был добраться, но решил сократить дорогу, и вляпался по самое не хочу. Кто же знал, что эта деревянная рухлядь под ногами не выдержит даже пушинку вроде Косички. Он и весил-то всего ничего. Ни ростом, ни пузом похвастаться не мог. Шел себе спокойно, песни распевал, и тут вдруг провалился.

Могильный лес — место неприятное. Сколько лосей тут подохло, одному небу ведомо. А на первый взгляд и не скажешь. Особенно днем, когда яркая зелень бьет в глаза со всех сторон. Кругом блестит затянутая ряской топь, играют глянцем растения с крупными, сочными листьями. Только в этой части Намула росли такие гигантские папоротники. А вот деревья были тоненькие, доверху облепленные мхом. Меж островками с твердой почвой лежали наполовину утопшие, белые, точно кости, останки берез. По ним-то Липкуд и хотел добраться до конца болота. Поначалу все шло гладко, он ловко балансировал на узких стволах, пока не попался тот самый. И ведь шкура на нем была целехонька! А внутри, оказалось, одна труха. Надо было хоть палкой проверять, но Липкуд задумался, замечтался, взялся комаров считать. Вот и вышло сыро, липко да еще вонюче. Ладно хоть место оказалось неглубокое. Что ни говори, а тонуть Косичка не любил. Даже ради сочинения самых страшных историй.

В Могильном лесу без того ужасов хватало. Одно дело эти лоси. Ну, заплутали, бедняги, так и лежат себе спокойно, никому не мешают. А вот люди, даже померев, умудряются другим покоя не давать. Ходят и стращают прохожих. Из-за них дорогу и забросили, ну и потому, что у пары человек от местной жижи по телу пошли жуткие болячки. Так с ними затмению и отдали. Ясное дело, и проклятый шаман внес свою лепту. Говорят, он сам где-то тут утопился. Чтобы его кости никуда не делись, и он потом переродился из них.

Призраков Липкуд отродясь не видел, да и день в разгаре стоял, когда он только ступил в торфяное царство. Вот и надумал дальше идти. Теперь уже вечерело. Сумерки нагоняли жути, и Косичка решил мертвых своим пением не раздражать. Только попробовал выбраться, глядь, а слева кто-то белый стоит! Липкуд так и сел. Чвокнула под ним жижа. Шумная птица перелетела с ветки на ветку.

— Изыди! — рыкнул Косичка грубым страшным голосом и обрадовался, что не потерял дар речи.

С таким, как у него, талантом и мертвого можно испугать. Привидение никуда не делось. Стояло, глазами хлопало.

— Ты кто?

— Не знаю.

Липкуд пригляделся. Перед ним стояла девочка в светлом балахоне наподобие ночной рубашки. Босая, простоволосая. И вся белая. Волосы будто инеем покрытые. На лице ни кровинки. Самый настоящий призрак.

— Имя свое забыла что ли?

Девочке было лет десять на вид. Она топталась на краю островка, к которому припадала злополучная гнилая береза, и смотрела на Липкуда льдисто-серыми глазами без живой искорки.