Карен Аветян - Запахи войны

Вы думаете, что можно было поступить проще? Выполнять прямой бросок было бы слишком опасно. Я с лёгкостью мог бы повернуться именно в момент броска. И кто знает, удалось бы нам выжить в этой атаке или нет? Учитывая меткость вражеского офицера, думаю, нет.

Наша армия ослабла, как и солдаты Роммеля. Как и они, мы окопались и ждём дальнейших указаний. Темп битвы по-прежнему жалок, и ничего не предвещает его изменению. Так даже лучше. Людей погибнет меньше, и мы успеем набраться сил. Похоже, этой битве суждено продлиться около месяца… если не больше.

Ещё одна хорошая новость от командования: ребятам из танковой дивизии удалось разгромить североафриканских «тигров» Роммеля. Оставшиеся тигры отступили в свой последний оплот, Тунис. Да. И ещё. Как я уже упомянул ранее: наши союзники остановили продвижение войск Роммеля на Александрию. А ещё нам удалось захватить уйму пленных. Но какой ценой нам удалось достичь этого? Тысячи пленных фрицев. Без всяких сомнений мы внесли свой вклад в эту войну, но какой ценой? Окинлек оказался неплохим стратегом, но Роммель сильнее. Я потерял слишком много своих людей. Роммель.. Ты заплатишь за это, чёртов ублюдок. Обещаю, ты ответишь за свои грехи.

Окинлека сменил более опытный Монтгомери. Скажу вам честно, я не думал, что с приходом нового «управляющего» что-то кардинально изменится. Но как же я ошибался.

— Что ты здесь делаешь?! Тебя же убьют! — прокричал я шёпотом в надежде услышать понятный мне ответ.

Я схватил её за руку и повёл вглубь леса. Мы шли быстро, почти что бежали. Я не понимал ни слова из того, что она мне говорила, а языком жестов в такой момент воспользоваться было крайне сложно. Конечно, она пыталась сделать это, но мне было очень сложно понять её, потому что мы бежали слишком быстро. А бежать нужно было ещё быстрее, насколько это было возможно. Если кто-то из моих товарищей увидит нас вместе, то мне будет сложно объяснить им, что происходит. Я не смогу нас защитить.

— Wir müssen gehen. — говорила она.

— Ты работаешь в разведке или в какой-то секретной немецкой службе? Тебе сказали следить за мной? — спросил я в надежде услышать понятный мне ответ.

— Ich kann nicht ohne dich gehen.

Мы бежали без остановки около десяти минут, обегая всевозможные препятствия в виде стволов и веток деревьев, кустарников и огромных камней. Непонятно, как такие огромные камни здесь появились. Наверное, когда-то это место было под водой. Когда-то давно. Наконец, мы добежали, как мне показалось, до безопасного места. Это был небольшой ров, прикрытый пихтовыми ветвями. Похоже на ловушку, но, скорее, для зверя, чем для человека.

— Хорошо, мы можем побыть тут недолго, а потом нам снова придётся расстаться, ты поняла, что я сказал? — я говорил ей на русском языке, одновременно пользуясь языком жестов, так было намного проще не запутаться в словах.

— Ja. — ответила она.

Время шло так быстро и незаметно. Потрёпанные за годы войны раритетные отцовские наручные часы всё ещё работали, и я мог следить за временем, но делал это редко, потому что было совсем не до этого. Казалось, мы можем говорить с ней целую вечность. Мы чем-то похожи, и она тоже догадывается об этом. Это что-то родное, что-то внутри нас, но что это? Ах, кажется, это не так важно. Скоро нам снова придётся расстаться, и теперь уже, похоже, навсегда. Если бы только мы смогли выжить… Если б смогли выжить в этой войне, найти друг друга. Но мы знакомы так мало, но я как будто знаю тебя целую вечность. Как будто мы дружим с самого детства, и я знаю тебя наизусть. Откуда у меня взялось такое ощущение?

Оставаться вдвоём слишком опасно. Если кто-то увидит нас вместе, то я не смогу сказать, что ты — мой пленник. Я не обладаю талантом искусно врать, к сожалению или к счастью для нас. Даже если попытаюсь соврать, мне не поверят, поверь.

Ров был небольшой, но в нём могли поместиться ещё минимум 5—6 человек, так что место для движений было достаточно. Мы могли сидеть, лежать и даже стоять. А насчёт наших голосов можно было не беспокоиться. Лесные животные, в частности дятлы и другие птицы, стали отличной маскировкой для наших голосов, но мы всё равно не позволяли себе говорить громко. Если нас найдут в этом рве, то о побеге можно будет забыть.

Я вновь взглянул на часы. Пора возвращаться к своим, иначе они могут заподозрить что-то неладное. В кармане завалялась целая пачка печенья. Оставлю её тут. Думаю, девушке она пригодится больше, чем мне. И фляжка с чистой водой из нашего колодца. Нашим скажу, что решил пойти в лес за ягодами, а наткнулся на медведя, выбросил лукошко с ягодами, чтобы не мешало бежать и рванул домой. Да, так и скажу. А что же сказать тебе, любимая? Наши судьбы сплелись воедино, но почему именно сейчас, когда на дворе война? И почему мы враги, а не друзья?! За что нам такое наказание? Что мы сделали плохого? И разве это заслуженно? Я не знаю… Нужно уходить, пока она спит. Надеюсь, следить за мной она перестанет. Следить? Я даже не знаю, следит она за мной или это вовсе случайность.

По пути «домой» я измазался свежей грязью, и на подходе к нашей казарме ускорил темп, а затем и вовсе побежал. Надеюсь, мой внешний вид согласуется с выдуманной историей о нападении хищника. Пока я шёл домой, я думал о том, что приключилось со мной этим днём. Эта встреча… Это было очень неожиданно. Как это произошло? Неужели она действительно всё это время за мной следила? Судьба свела нас в столь неприметном месте. В прошлый раз мы виделись с ней, когда фашисты хотели захватить Москву, сейчас же всё изменилось. Враг отступает, Красная Армия перешла в атаку. «Пришло время для мести» — говорит товарищ подполковник. И как же мне приятно и одновременно горестно оттого, что я с ним полностью согласен.

В пятой части рассказа «Битва за Москву» рядовой Дмитрий Червоткин заметил очень важный факт: «но мы знакомы так мало, но я как будто знаю тебя целую вечность. Как будто мы дружим с самого детства, и я знаю тебя наизусть. Откуда у меня взялось такое ощущение?». Дмитрий уверен, что никогда раньше ему не приходилось контактировать с этой беловолосой девушкой. Так и есть, он абсолютно прав. Он не психопат, хоть за годы войны его нервная система претерпела немалые изменения.

У него нет семьи и даже друзей, но как же он ошибался, когда сказал: «я счастлив тому, что мне не удастся почувствовать горечь утраты». Как же он ошибался, насколько же был не прав… На протяжении нескольких лет он приобретал товарищей по битвам, а терял людей, за которых был готов отдать свою жизнь. Горечь утраты коснулась и его. Война никого не жалеет. Она дотрагивается даже до тех, кто не участвует в ней.