Ева Фёллер - Волшебная гондола [litres]

Вместе с родителями я недавно (или в далеком будущем, как посмотреть) посещала Ка-д’Оро и теперь вспомнила кое-что об архитектурном стиле типичных венецианских палаццо. Большинство домов патрициев, построенные в это время, создавались по сходным принципам. На нижнем этаже находился водный зал с выходом к каналу, и можно было вплыть в дом прямо на гондоле. Рядом с водным залом располагался промежуточный этаж с хозяйственными помещениями, такими как кухня, склад и комната для стирки.

Второй этаж занимали роскошные жилые помещения и просторный парадный зал, который назывался портего и простирался на всю глубину дома. По обеим сторонам от этого зала находились покои, в которых спали и ели владельцы дома и их посетители.

В таком портего я и оказалась прямо сейчас. Справа и слева рядами шли двери. Хосе открыл нам одну из них и осветил расположенную за ней комнату.

– Думаю, это подойдет для юной дамы, – сказал он.

Я всмотрелась в темноту в глубине комнаты, в то время как Себастьяно зажег свечку на подсвечнике и передал мне.

– Хорошего сна, – сказал он. – Завтра продолжим разговор. Точнее говоря, сегодня. В любом случае позже.

– С ума сойти, – сказала я. – Тут что, кровать с балдахином?

Это действительно оказалась кровать с балдахином. Взглянув на нее, я внезапно осознала, насколько сильно устала. Несмотря на это, я проверила все углы, желая убедиться, что все чисто. Зловещие намеки Себастьяно о тайных убийцах явно не прошли для меня даром. В сочетании с темнотой и одиночеством они еще сильнее выводили меня из равновесия.

Однако за исключением дорогой с виду мебели в комнате ничего не было. К тому же, дверь можно было весьма кстати запереть изнутри, что я немедленно и сделала, прежде чем раздеться и растянуться на облаке перьев. Что в данном случае нужно понимать буквально, поскольку постельное белье было удивительно легким и воздушным, как пуховые одеяла в будущем. Матрас тоже оказался мягким и удобным, а льняные простыни – гладкими. Нигде не торчало ни соломинки, не было ни кусачей ткани, ни вонючей шерсти. Под балдахином – в свете свечи я могла разглядеть, что он сделал из расшитого шелка, – я чувствовала себя спящей красавицей. Готовой проспать сто лет.

Прежде чем погрузиться в сон, я ощутила укол совести. Бедная Кларисса! Я здесь разлеглась на шелках и пухе, а она, должно быть, довольствуется качающейся деревянной кушеткой, и примерно через час – вряд ли у нее осталось больше времени до восхода солнца – ей придется выносить ночные горшки, таскать воду, варить пшенную кашу, а потом весь день на летней жаре торчать в сарае и обрабатывать травы. И меня больше не было рядом, чтобы ей помочь.

Я задумалась, не следует ли мне позднее, днем, когда приду в себя и освоюсь в новых обстоятельствах, из чувства солидарности заглянуть к Клариссе. Может, она почувствует себя лучше, если узнает, что я еще здесь. По крайней мере, ее утешит, что не она одна застряла в этом столетии.

Правда, она тогда непременно захочет узнать, где именно я остановилась. И это ей вряд ли сильно понравится. В особенности когда она услышит, что я спала в огромной комнате, где есть кровать с балдахином, зеркала в золотых рамках и лакированная мебель. И ночной горшок, который не только оснащен крышкой, но и встроен в специальное кресло, скромно спрятанное за ширмой. Похоже, в этом столетии не всюду так же неуютно, как у Матильды.

Слабый звон корабельного колокола, который донесся откуда-то, был последним, что я услышала, погружаясь в сон.

Когда я проснулась, уже наступил день. Хотя ставни были закрыты, через щели и трещины в спальню проникали лучи солнца. Несколько сонных секунд я представляла себе, что нахожусь дома. Папа поет в душе, а мама вот-вот ворвется в комнату и громко объявит, что школьный автобус уезжает уже через пять минут. Но у меня еще будет время, чтобы встать. Автобус придет лишь через четверть часа – мама любит преувеличивать в подобные моменты, – но в итоге у меня едва хватит времени, чтобы собраться. Душ и мытье головы я обычно оставляла на вечер, потому что точно знала – после подъема я успею только одеться и почистить зубы.

У Матильды по утрам тоже все происходило в постоянной спешке, только вместо звонка будильника вдалеке раздавался утренний перезвон колоколов из окрестных часовых башен, который заставлял дрогнуть каждую живую душу в округе. Если мы с Клариссой через минуту не выскакивали из кровати, Матильда неизменно врывалась в нашу комнату и поднимала нас на ноги своими воплями.

После этого нам следовало быстро одеться и причесаться, потому что нас уже ждала работа. Такие тонкости, как чистка зубов, приходилось откладывать на потом вместе с остальной личной гигиеной.

Хотя в этом веке уже додумались до чистки зубов, для этого использовали разлохмаченные деревянные палочки и мятные веточки. И то, лишь если было время. Видимо, у многих людей его не хватало, потому что как только они открывали рот, были видны серые, изъеденные кариесом зубы. Зубные врачи еще не появились – только так называемые цирюльники. Их искали, впрочем, когда было уже слишком поздно, потому что они специализировались на вырывании зубов. Кларисса живо описала мне, как проходили такие операции. Двое мужчин крепко держали жертву, а цирюльник истязал ее клещами.

С несколькими такими пациентами я уже познакомилась. Сначала они покупали в зелейной лавке средство от зубной боли, а потом, когда оно не помогало, им приходилось отправляться к цирюльнику. Оттуда они с отвратительно опухшими щеками снова приходили в лавку, потому что теперь им нужно было средство от болезненных ран.

Размышляя о гигиене полости рта в эту эпоху, я по-прежнему дремала в кровати. Было приятно, что после пробуждения не нужно сразу вскакивать.

Но потом я все-таки ощутила некоторую нужду. Я воспользовалась ночным горшком и решила при следующей возможности выяснить, где здесь находится уборная. Но стоило мне об этом подумать, послышался стук и в комнату вошла женщина, которая слегка поклонилась мне, вынула ночной горшок из стула и исчезла вместе с ним. Сбитая с толку, я застыла на месте, глядя ей вслед. Сразу же после нее явилась еще одна женщина, как и первая, в фартуке и чепце. Она открыла ставни и принялась взбивать перину. Не успела она покончить с этим, как вернулась первая женщина. Она принесла поднос и поставила его на лакированный столик перед камином.

– Ваша утренняя трапеза, мадонна, – вежливо сказала она.

– Ох… спасибо, – смущенно сказала я. Быстро оглядев тарелки, я поняла, что нос меня не обманул. Яичница с жареной ветчиной! А рядом с ней на доске лежал свежий белый хлеб, который еще пах пекарней. Кроме того, там были золотисто-желтый сыр, маринованные оливки и чашечка с медом.