Максим Далин - Искра

Еле разжал Искра пальцы, встал с нарты с трудом. На бровях и ресницах — наледь, на волосах — снежная корка, парка — вся в снежной коросте, лицо горит, будто кожу содрали с него. Мотнул Искра головой, протёр глаза: стоит рядом — руку протяни — белый тордох богатого человека Чёрной Скалы. Из ондигила столб искр вырывается — не спят хозяева. За тордохом собака воет и скулит. А у вешал — ещё одна упряжка дожидается: дохлые олени в гнилую нарту запряжены. И стоят рядом неподвижно трое мертвецов — два старика, как изморозь, белые, и тёмная иссохшая старуха с кульком на руках.

Взглянул на них Искра — и понял: предки Чёрной Скалы ждут его детей, чтобы на своих оленях их в Нижний мир отвезти. А кулёк на руках у старухи — мёртвый младенец.

— Поторопились вы, — сказал Искра.

Мертвецы даже не шелохнулись. И тогда Искра мимо них пошёл к тордоху Чёрной Скалы.

Чёрная Скала оленей услыхал, шаги услыхал — входную занавеску откинул. В одной руке — жирник, огонёк в нём мечется, в другой — заморское ружьё, дорогая невидаль, что он на ярмарке выменял на золото.

Увидал Чёрная Скала Искру — переменился в лице.

Ружьё направил Искре в грудь. Щёлкнул металл звонко, а Чёрная Скала сказал с горечью:

— Приехал? Зачем тебя сюда принесло вьюжной ночью? Полюбоваться хочешь?

Вздохнул Искра.

— Приехал. Не держи меня за порогом, Чёрная Скала — дай мне злую нежить выгнать, пока ещё может получиться у меня. Потом в меня из ружья стрелять станешь.

— Откуда приехал? — спросил Чёрная Скала. — От Гнуса? Гнус просил тебя?

— Не дождёшься от Гнуса помощи. Из стойбища я приехал, что у Круглого озера. Дай мне войти, Чёрная Скала — каждый миг кто-то из них умереть может. Ждут их уже в Нижнем мире.

— Из стойбища — ночью, в пургу? Видно, с совиными глазами и с крыльями у тебя олени. Все вы, шаманы, ходите во лжи, как во тьме… — но посторонился Чёрная Скала — и вошёл Искра к нему в тордох.

Жену Чёрной Скалы, красавицу Бисер, Искра увидал, рукой отстранил, чтобы пропустила в полог — а уж потом узнал: подурнела Бисер, осунулась, глаза от слёз опухли и померкли, в чёлке седая прядь серебрится, как иней. Горько ей и страшно.

И старший сын её — пухленький медвежонок в малице с пушистой оторочкой, от страшного шамана лицо спрятал у матери в подоле. А младший сын, надо думать — тот самый младенец, кого Искра у мёртвой прабабки в руках видел — и ни табуны несчитанные, ни золотой песок этого уже никогда не изменят.

А в пологе — дочери Чёрной Скалы, девочки-погодки, Кедровка и Куропатка, по белым шкурам разметались. Лица у них — как летняя луна, прозрачные, в смертном поту; дышат, словно запалённые олени — тяжко.

Сжал Искра обод бубна в руках — и увидел.

Сидит над сёстрами Лихорадка, на него таращится, глаза — будто пустые бельма, холодное сияние из них течёт, как гной. Сама — вроде вязанки тальника, не тело — охапка почерневших костей. Ноги, как у крачки, короткие, зато руки сухие и длинные, и много их, много: двумя руками девочкам шеи сжимает, ещё четыре к Искре потянула. Цепкие костлявые пальцы — то ли в крови, то ли в саже.

Осклабилась Лихорадка щербатой пастью:

— Пришёл? Ну что ж, раз пришёл — так и тебя съем, а остальными закушу. Долго я из подземного своего тордоха в Срединный мир не выходила — проголодалась.

Усмехнулся Искра.

— Хорошо, что ты из-под земли выбралась. Мне тут тебя прикончить проще будет, — и уголёк из очага взял. Дунул на уголёк — поднялся голубой язычок огня у шамана на ладони.

Почуяла Лихорадка огонь — руки отдёрнула.

— Ну что ж ты, — сказал Искра. — Сама же съесть меня хотела — вот и ешь, а я тебя изнутри спалю, пепел по семи тундрам развею.

Зашипела Лихорадка, как жир на углях.

— Не признала я тебя, отродье огня. Не нравишься ты мне — и родню твою я не люблю, но доброе согласие лучше вражды. Не стану я тебя трогать — уходи по-хорошему.

Мотнул Искра головой:

— Вместе уйдём.

— Девчонок доем — и уйдём, — зафырчала Лихорадка.

Ничего не ответил Искра: бубен локтем к боку прижал, нож из ножен вынул, стал его ладонью гладить — огонь в металл вошёл, засветилось лезвие красным-красно, как солнце закатное.

— Что это ты делаешь? — встревожилась Лихорадка.

Улыбнулся Искра:

— Сейчас этим ножом пальцы тебе резать стану, которыми людей душишь.

Шарахнулась Лихорадка назад:

— Не смей! Одну руку мне тронешь — другой девчонку задушу!

Рассмеялся Искра:

— Вот как? Жаль. Придётся мне тогда этот тордох целиком сжечь. Вместе с девчонками — и вместе с тобой. Так даже лучше выйдет — и следа не останется от тебя. Сгоришь, как тальниковый прут, а пепел я ногой разотру.

Заметалась Лихорадка: и страшно, и добычу бросить жалко — а Искра рванулся вперёд, отмахнулся от её рук и раскалённый нож в глаз твари воткнул. Вспыхнуло пламя, завизжала Лихорадка пронзительно: «Я до тебя доберусь! Кожу с тебя сдеру — и малицу сошью себе!» — и в ондигил выскочила.

Очнулся Искра — понял, что лежит на шкурах у входа в полог, с бубном в руках. Головой мотнул, на локтях приподнялся — тяжело. На девочек посмотрел: задышали они легче — смертное беспамятство в сон превратилось. Рядом Бисер сидит, ладони их нюхает, щёки гладит, на которых живые краски появились — и сама Бисер на измученную старуху уже не похожа. Румянец у сестёр на щеках и на лицо Бисер и в глаза её отсвет кинул, словно солнце.

Прислушался Искра: в метельном вое, вдалеке — еле-еле бубенцы звякают да кости стучат. Предки Чёрной Скалы обратно в Нижний мир подались — без внучек.

Чёрная Скала Искре руку подал:

— Поднимайся, шаман. Великий шаман. Рыбьей крови тебе дать?

Кивнул Искра — молча.

Протянул Чёрная Скала чашку:

— Прости, что из ружья целился в тебя. Горе мне глаза и уши залепило, ничего я не видел. Сейчас вижу. Скажи, сколько оленей нужно тебе? Сто? Двести? Куропатке ты хотел левую рукавицу отдать — отдай, возьмёт она. Возьмёт и под малицей носить будет, на груди. Не сомневайся, Искра. Я твоему деду названому, Тихой Птице, другом был — и тебе другом стану. Ничего не перепутаю и не забуду.

Глотнул Искра из чашки.

«Вот, значит, как, — подумал. — Богатый сильному другом стать готов. Видно, поверил Чёрная Скала в мою силу, да так, что я ему взрослым кажусь. Вот-вот водки предложит мне».

Бисер чайник над огнём повесила, свежей оленины положила в котёл, костный мозг мороженый достала да юколу жирную — для Искры, словно для важного гостя:

— Устал ты, Искра, пока со злой нежитью сражался — и медведи твои устали…

Только Искре не до угощения было — кусок в горло не шёл. Взял он кружку с чаем, чтобы хозяев не обидеть, но прежде, чем чай пить, ладонь надрезал и кровью капнул в огонь. И Чёрная Скала, и Бисер на это смотрели молча, замерли: боялись неловким словом или движением помешать шаману жертву творить.