Ульяна Берикелашвили - Лаэрен

— Что ты говоришь? Ты в своём уме? — трясет её любовница, в ужасе слушая её слова. — Какой ты стала…

Она садится обратно на место и замолкает.

— Знаешь, Кристина, мне снился сон. Странный сон, в котором были странные люди. Я плохо помню. — Слабо и с придыханием рассказывает Анжелика, а я жадно слушаю её. — Там был мир во сне, такой фальшивый. Я как-будто знала и не знала, кто я. Это звучит глупо.

Пауза.

Сердце моё бешено бьётся.

Рум?

Неужели я не ошиблась?

Девушка улыбается сама себе, а потом говорит то, что я так ждала.

— Так вот, те люди — и как кошки, и странные дети, мне казались НАСТОЯЩИМИ. Искренними. А всё, что здесь — бутафория. Лучше бы я осталась там, среди леса…

Кристина в ужасе смотрит на неё, хочет ударить. Я чувствую. Она в чём-то похожа на Амелию, такая же эгоистичная. Но в комнату входит медсестра, просит её уйти, а сама тем временем проверяет, всё ли хорошо. Кристина уходит, медсестра вкалывает медикаменты, и Анжелика остается одна.

Маленькая, прозрачная, бледная. Огромные голубые глаза, милое лицо. Небольшой ёршик волос и небольшие шрамы розовой кожи среди абсолютно белых прядей.

Шрамы на лице, по телу… на душе. Она похожа на фарфоровую куклу, разбитую и склеенную.

Рум закрывает глаза, а я подхожу ближе.

— Руминистэ, мне нужно вернуть тебя…

Но как, она даже не слышит меня.

Вернуть такой же, как и прежде, исправить ошибку…

— Руминистэ, — говорю я ей, а она не слышит. Руминистэ теперь здесь, теперь она Анжелика, разбитая и печальная.

— Зачем я проснулась? — шепчет она тишине. — Я не хочу здесь быть. НЕ хочу…

Она смотрит на себя в зеркало и плачет от испуга. Наверное, так же вела себя Златовласка. Обе мы — и я, и Анжелика переводим взгляд на приборы, стоящие рядом. Смотрим на все эти провода, капельницы, питающие её.

И я понимаю, что она задумала.

Я бесплотной тенью начинаю кружить по палате, как то привлечь её внимание, позвать на помощь…

Но я бессильна. Из маленькой чёрной коробочки рядом с ней раздается женский голос.

Песня.

Всего лишь песня. Я бы и Анне Васильевне была рада, лишь бы та остановила Рум. Что её ждет — очередной мёртвый мирик и печать Велиара?

— Эта штука называется радио. — Шепчет мне Элвис, а я подхожу к чёрной коробочке и вижу теперь ясно, как вокруг неё клубятся красные нити.

Такие же, как та. В мире Лукреции, в двери на стене.

Я хватаю одну, другую, а они уворачиваются от меня. НЕ дают коснуться.

— Ну что вы, маленькие, я вас не обижу. — Улыбаюсь я им и тут же кричу — Рум, не смей!

Анжелика отдирает от себя провода, иглы капельниц и датчиков. А я кричу в ужасе на всю палату. — Не делай! Не делай этого!!! Пожалуйста… — плачу я навзрыд. — Рум, не надо. НЕ умирай…

Пальчики перебирают бездумно нити, а они в ответ вырастают и начинают опутывать меня с ног. Они появляются отовсюду. Проникают сквозь стены и стремятся ко мне. И вы против…

Анжелика оседает на кровати. Единственный, не снятый провод ведет по иронии к кардиоблоку.

И нить на его экране.

Тонкая белая нить.

И такой слабый всплеск на ней.

— Неееееет! — дико кричу я, вырываясь из нитей, а они держат, связывают по рукам и ногам.

Не дают вырваться.

— Пустите меня, пустите! Что же вы делаете!!! Она же умрёт! — я пытаюсь их разорвать зубами, а они всё змеятся и сдавливают, накрывая с головой. Я сжимаю ладони, и что-то острое режет ладонь. Это не телефон, он и Элвис в кармане.

Это… ключ.

Ключ Анжелики — Руминистэ.

Откуда и как он взялся в моей ладони — непонятно. Ведь он исчез вместе с мириком Рум.

Но это не важно.

Времени нет.

Нити слабеют — я неподвижна. Для нитей я сейчас побеждена. Или они хотят что-то другое от меня?

Из черной коробочки раздается что-то иное, не похожее на шипение красных нитей — именно этот звук раздается с момента их появления.

Женский голос… Похожий на голос Рум.

К ключу в моей ладони тянется сейчас лишь одна из нитей. Осторожно так тянется, касается ключа, и цепь из золотистого металла осыпается пеплом.

Всё?

Это конец?!

Анжелика, бледная и такая холодная, бездушно лежит среди смятых простыней, глаза её закрыты.

На лице улыбка.

Она стремится вернуться в сон, не зная, что мертва.

Я в слезах нежно касаюсь той нити, боясь опоздать. А потом безжалостно вырываю её из пустоты, откуда явилась она. Небольшая, короче, чем все остальные, она не сопротивляется. А я бездумно связываю её концы вместо цепочки и накидываю ключ на шею Анжелики.

В палату вбегают доктора, суетятся около умирающей девушки, а я проваливаюсь в пустоту.

Я не понимаю своих действий. Но верю, что победила. Потому как за секунду до пустоты я вижу растерянное лицо Анны Васильевны.

Лицо проигравшей.

Очнулась я неизвестно когда. Не открывая глаз, трусь носиком р покрывало, думая, что нахожусь в собственном мирике.

Но нос щекочет трава. Такая зеленая молодая поросль, не забитая пылью.

Надо мной — голубое небо и зеленая свежая листва.

Я — в заснеженном мирике Руминистэ.

Только он иной, просыпающийся. Теплый и доверчивый. Ласковый.

Я поднимаюсь с земли и отряхиваюсь, оглядываясь по сторонам. Рум неи нигде, только кролики снуют под ногами.

Бегу в лес, к тому дереву.

— Руминистэ! — выдыхаю я через некоторое время. Она стоит там, где я ожидала — около злополучного дерева. Такая же, как всегда. Длинные светлые волосы окутывают её хрупкую фигурку, нежное лицо — она улыбается мне!

— Рум!

В руках у неё маленький кролик. На удивление, живой кролик.

— Мы вернулись, Рум! — кричу я радостно, обнимая её. Боясь, что это сон.

Но она живая. Она кивает согласно головой и берет меня за руку.

— Спасибо тебе, Соби. — Ласково говорит она мне. — Теперь я свободна.

Непонимающе смотрю на девушку. А Руминистэ заводит ладонью в лиф платья, и я вижу, как на её шее переливается — пульсирует красная нить.

— Это — моя жизнь. Когда она с нами, мы свободны. — Поясняет мне Рум. — Если бы я хотела, я бы осталась там, с Крис… Понимаешь?

Киваю головой. Вот так всегда. Что ни сделаю — ничего не понимаю.

Словно наваждение какое-то.

— Ты помнишь о своей жизни?

— Нет, не всё. Только последнее, но и то уйдёт. Ты забрала мои воспоминания. Я ведь теперь Руминистэ.

Она поворачивается ко мне спиной и отводит волосы в сторону. На её шейке серебристым узором начертано её ИМЯ.

РУМИНИСТЭ.

Не черный шрам, не обугленные рваные буквы. Это уже не клеймо даже — это её суть.

Жизнь Анжелики в том мире окончена. Для того мира она умерла.

Лаэрен стал для неё новым миром.

— У тебя как-то получилось найти мою нить… У каждого живущего ТАМ есть такая. Где-то внутри. А когда человек умирает, то она покидает его. Навсегда. — Поясняет мне Руминистэ, а я всё запоминаю, ловлю каждое слово.