Стивен Эриксон - Буря Жнеца. Том 2 [litres]

Эх, Тротц…

Скрипач и Вал вскрыли ящик и завороженно глядели на аккуратно сложенные гранаты в деревянных рамках, переложенные соломой. Тут были маленькие и круглые, длинные и заостренные, тонкие и острые, сделанные из изящного, без единого пузырька, стекла. А на дне лежали большие дуры – хоть в катапульту грузи. Как выяснилось, это было сродни самоубийству, потому что они взрывались, стоило дернуть рычаг (с другой стороны, отличный способ уничтожать вражеские катапульты вместе с расчетом).

Дальше пошли испытания. Подхватив тяжелый ящик с двух сторон, Вал и Скрип поволокли его в уединенный уголок. Там сперва разбросали запас маленьких гранат, которые решили назвать «шрапнелью», потому что те, когда взрывались близко от бросавшего, осыпали его дождем из железной начинки и заставляли кровоточить уши. Затем открыли зажигательные свойства «огневиков», в ходе чего подчистую сожгли целый воз сена, к яростному протесту местного земледельца (впрочем, получив за беспокойство четыре свежеотчеканенных золотых империала – валюты, введенной Келланведом, – тот быстро успокоился: на эти деньги можно было купить целую ферму). «Трещотки», если их вогнать в плотный слой земли, прекрасно разносили каменную кладку, с раствором и без. И, наконец, осталась «ругань» – самая разрушительная и неприятная из всей взрывчатки. Моранты задумывали ее, чтобы бросать сверху, сидя на кворле, Валу со Скрипом же пришлось искать другие способы применять ее – по возможности, не самоубийственные. Наконец, истратив два десятка – два полных ящика, – они пришли к выводу, что только поцелованный Опоннами дурак решится использовать «ругань» по прямому назначению. Для метания, таким образом, подходили только «трещотки», «огневики» да «шрапнель» – в тех редких случаях, когда случалось удачное попадание.

Позже появились крупные арбалеты, а также безумные приемы вроде «барабана» или медленного фитиля. И все равно без Опонновой тяги связываться с «руганью» себе дороже. Будь Скрипач религиозным, он бы дал обет жертвовать каждую заработанную или награбленную монету в храмы Госпожи. Сколько раз ему приходилось выбрасывать «ругань» на такое расстояние, что в поле взрыва попадал он сам и множество соратников. Вал же был куда более… безалаберным. Так что, увы, его кончина, как ни крути, вышла вполне закономерной.

Когда погружаешься в воспоминания, вечно доходишь до самого плохого. Налет ностальгии всегда вызывает самоубийственный настрой, так что Скрипач отогнал от себя все прочие мысли и направился к последней ямке, возле которой стоял Спрут.

– Убирался бы ты отсюда, – буркнул сержант, усаживаясь перед углублением.

– Ни за что, – тихо ответил Спрут.

– Как хочешь, но хотя бы отойди. Если я облажаюсь, то ты прямиком отправишься к Худовым вратам.

– Хорошо, Скрип.

И, пытаясь не думать ни о Вале, ни о Скворце, ни о Тротце, ни об остальных, пытаясь не думать о былых днях, когда мир казался новым и чудесным, когда безумный риск приносил упоение, Скрипач, последний из величайших подрывников, принялся за работу.

Флакон, сощурившись, смотрел на усадьбу. Внутри кто-то был, возможно, не один. Живой, дышащий, да. Но что-то… какой-то запах, мрачные ощущения… Маг никак не мог понять, что ему не нравится, и это вызывало серьезное беспокойство.

Сбоку подполз Геслер и замер, как клещ на травинке, но ненадолго. Прошло всего сто ударов сердца, и Флакон почувствовал, как внутри сержанта зреет жажда движения. Его можно понять. Пожар под И’гхатаном не оставил на золотой коже ни единого ожога. Хотя, как показала гибель Истина, от морантской взрывчатки этот загар не спасает. И все равно Геслер был солдатом, прошедшим сквозь пламя, – во всех смыслах, какие только могли прийти в голову Флакону, – так что ловушки, склоки и жестокие бойни его не пугали.

Но они все рассчитывают только на меня, а я не могу достать этот дурацкий меч и порубить всех доброхотов, которые только и знают, что указывать пальцами с заточенными когтями… Нижние боги, откуда эти мысли? Моккра, чтоб ее, все подряд начинает в голову лезть.

Флакон повернулся к Геслеру и позвал шепотом:

– Сержант?

– Чего?

– Вас, случайно, никакие странные мысли не посещают?

Геслер подозрительно посмотрел на Флакона, потом мотнул головой.

– Вспоминал про старого знакомого мага. Кальп его звали. Нет, ты на него не похож. Ты скорее напоминаешь Быстрого Бена, порой даже чересчур. Впрочем, в последний раз я видел Кальпа, когда его кубарем швырнуло за борт корабля – прямиком в огненную бурю. Всегда хотел узнать, что с ним стало. Хочется верить, что все обошлось, что он вырвался из этого пекла и попал прямо в садик к молоденькой вдовушке, оказался по пояс в ее прохладном фонтане, а та как раз стояла перед ним на коленях и молила о прощении. – Сержант вдруг покраснел и стыдливо отвел глаза. – Да, я порой представляю себе, как здорово все могло бы быть, потому что на деле бывает донельзя ужасно.

Флакон еле слышно вздохнул и кивнул.

– Это здорово, сержант. Знаете… успокаивает.

– То есть?

– Видно, что вы не так далеко оторвались от нас, обычных людей, как иногда кажется.

Геслер поморщился.

– А вот и нет, солдат. Я – сержант, а значит, настолько же выше тебя и прочих недоумков, как пещерный медведь выше хромого горностая. Ясно?

– Ясно, сержант.

– Чего мы тут сидим? Вон из трубы идет дым, значит, хозяева внутри. Мы ждем только твоей отмашки, Флакон, и твоя задача выполнена, можешь отдыхать.

– Хорошо. Я думаю, там внутри двое. Тихие, задумчивые, пока молчат.

– Задумчивые? Как корова, которая только что наелась, а теленок тянет ее за вымя? Или как огромная двухголовая змея, которая пролезла сквозь трубу и проглотила старика пахаря с бабой?

– Что-то среднее скорее.

Геслер нахмурился и, хмыкнув, поднял руку. Через секунду из-за Корабба Бхилана Тэну’аласа, который держался прямо за сержантом, выползла Ура Хэла и пристроилась слева.

– Да, сержант?

– Флакон говорит, там двое. Ты идешь к ним, стучишься, мол, добрые люди, дайте напиться из колодца.

– Я не хочу пить, сержант.

– Так соври.

Флакон видел, что это ей не понравилось. Духи, помилуйте, чего только не узнаешь…

– Может, я попрошу у них пополнить бурдюк?

– Ладно, сойдет.

– Сначала только надо его вылить, – хмуро заметила она.

– Ну, так чего ждешь?

– Сейчас, сержант.

Геслер повернулся к Флакону, на его лице отчаянно читалась борьба между жалостью и отчаянием.

– Приготовься. В случае чего нашли на них морок или еще какую напасть.

Флакон кивнул; вдруг лицо Геслера совершенно переменилось.

– Что такое, сержант?

– Ну, либо я только что обмочился, либо Ура Хэла опорожнила бурдюк… В каком-то смысле, – добавил Геслер, – разницы никакой.