Елена Асеева - Сеча за Бел Свет [СИ]

Со мной значить… Эвонто тому вьюноше, чую я… оченно свезло…

Чаво нельзя бачить про тобе.

— Эт, Вытарашка… у то ты не права, — усмехаясь ответствовал Борилка, нанова узрев полыхание у свову сторонку смаглых глазьев духа и дуновения медово— цветочного аромату. — Не права и усё туто-ва… Ему Красу-то и вовсе не свезло… оно як будуть Гарцуки его носють у своей заверти, карябая прибольно втак, обдувая холодом и закидывая колкими градинками, а мене, промаж того, предстоить встреча с Вилами.

— Ишь… ты… прыткий какой… среча с Вилами, — произнесла девица и злобно скривила свово купавое личико, которое тута же потеряло усяку приятность. — Допрежь як ты углядишь Вил, среча у тобе будять со мной, с Вытарашкой… Занеже днесь пыхну я у твову сторонку очами ей-ей… пыхну, охватит тады ж тобе любовна страстюшка и кадыкась узришь ты тех Вил, то прельстишьси их небывалой упавостью и усё… не в радость станет тобе Бел Свет. Вумрёть во тобе усяко веселье и мниться тобе будять токма краса Вил.

— Не-а… не смогёшь ты мене Вытарашка утой самой любовной страстью опалить, — нешибко втак засмеявшись и потерев дланью лево плечо, вельми свербившее у местах ссадин и порезов, пробалякал мальчуган. — Я ж ащё отрок… мальчик я… Поелику окромя матушки, сестричек, братцев никого любить не вумею… Оно можеть я и люблю землицу мову, небо, травушки, реки, гаи… Люблю во, — и малец вуказал правым вытянутым перстом на заходящий за край небосвода воз Асура Ра, — во… красно солнышко… народ мой вольный бероский… Да токмо не деву… не-а… не могу любить, — Боренька скривил нежно-алые вуста, он ано наморщил свой высокий лоб, и на нём проступило несколько нитевидных полосок, да отрицательно качнув головой добавил, — не-а девиц не могу любить… Они таки неладные… таки нелепые и усё времечко визжать… Лягушку увидять, паука ли… мышку… усё время верещать… Не-а неможно их таких нескладных любить… ха…ха…ха… — и задорно вжесь громко захохотал, на миг представив собе окружающих его у бероской деревеньке шабёрских девчинок, угловато-худеньких аль як он выразилси таких неладных.

— Да-к… — недовольным взглядом оглядываючи отрока, протянула Вытарашка. — А скока тобе годков?

— Двенадцать, — ответил Борила и увидав аки дрыгнула девица усем своим манюсеньким тельцам, тока живее загреготал страшась у тем смехом надсадить собе бока. Вытарашка како-то мгновениеце молча взирала на мальчонку, а посим ярко зарделись кумачным светом ейны щёчки и алый свет осеняющий усё окрестъ неё стал светитьси насыщеней. Она капелюшечку медлила с говорком, и чуть тише заметила, точно не доверяючи тому:

— Не могёть тако быть…ей-ей, не могёть… Ужось больно ты большеват для двенадцати… у то ты брешишь… тобе верно годков пятнадцать.

— Не-а… — не мешкая скузал мальчик, помотав головой. — Мене двенадцать… и брехать я не могу… не вумею… А то я просто костью крепок, оттогось и кажусь старче, — пояснил Борюша.

— Да-к… — сызнова растягиваючи слова забачила Вытарашка и оченно горестно вздохнула, будто не исполнив положенного ей, потому вельми расстроившись. — А то-то я на тобе полыхаю глазьми, а ты ничавось…

По— видимому, не брешишь, — Борилка яростно замотал головой, указуя тем действом, чё гутарить правду, — надоть же як я опростоволосилась… Надобно було вас стретить у начале взгорья и того… иного, чё постарче, лишить рассудка.

— У то б и егось ты не ляшила рассудка, — перьставая смеятьси забалабонил мальчуган, и, зыркнул очами позадь Вытарашки, идеже там многось дальче, будто за крепостной стенищей гор сокрылси солнечный воз Бога, окрасив усё ащё голубое небушко в алый цвет, такой как днесь отбрасывал дух любовной страсти. И мальчишечка чичас же скумекал чё на Бел Свет надвигалась ночь, поелику торопливо дополнил свой говорок, — вон… вьюноша у тот … Крас до зела улюблён во деву бероску, посему твова страсть яму не страшна. Вытарашка нежданно взмахнула своими большущими, почитай у длань ширшиной, крылами и вспорхнув с соцветия астры, прокалякала махонечко принебрежительно:

— Зараз видать чё ты и упрямь отрок… больно глуп ищё…Она страсть— то не любовь… Любовь егойну душеньку посетила, занеже за няё ответствует Богиня Лада и дочурка ейна Леля… И любовь у то светлое, жертвенное чувство… Я ж…, — и девица шибутно взмахнула крылами да прынялась облетать мальчика по коло. — Я ж… овладеваю разумом человечека… Поселяю у негось страсть, каковая сжигает его ум, иссушает душеньку, источает тело… И тобе мальчуган свезло, ей-ей, свезло чё ты юн… а сиречь не избегнуть тобе моей силы. Загорелась бы твова кровушка алая… застучало бы у висках… по усей головушке прокатилась у та зазнобушка, да погибла б душа покорённая купавостью Вил. На века б осталси ты туто-ва, зарясь у дальне небушко да ожидаючи тех воздушных дев…Истосковалси б увесь, а опосля и помёр… Оно як я тута нарочно приставлена, шоб беречь покой тех великих духов… Да о том усе ведають и люди, и полканы, и иные народы, посему сюды и не хаживають.

— О том… — вусмехаясь произнёс Боренька и качнул головой так, чё на миг взлетели выспрь евойны кудри, точно так, як парящая близенько девица, да медленно вопустившись униз, вукрыли своей густотой разорванность холста рубахи. — О том Вытарашка ведал мой Бог, Асур Крышня… Эт потому мене и послал сюды… Мене вжесь не дитя обаче ащё не вьюношу, отрока у коего душа вольна от любви ко девицы, а разум от твоей силы.

— У то тако действо мене не по нраву, — буркнула негодующе Вытарашка и выгнув уперёд губёнки, да выпучив смаглые глазёнки, бойчее махнула крылами. Она стремительно подалась ввысь, направив свой полёт у бледнеющую голубизну неба отливающую алыми переливами света да яркой горящей крупинкой морг спустя пропала там.

— Да… ужо оно и прямь, добре чё Гарцуки Краса вухватили… Оно как не хотелось бы мене, шоб вон утак осе глазищи таращил… — молвил Борилка и порывисто вздохнув, резво поверталси да двинулси выспрь, прям к вершине взлобка. Тудыличи к верхотулине Неприют горы, до оной казалось можно було достать рукой, и на которой топорщились стары дубы, даже отседова глядевшиеся не деревами, а сухими кустами. Борила шагал во всю мочь, оно как Бел Свет клонился к затине. У тама навёрху во небосводе стали появлятьси едва различимы белые, лучистые звёздные светила, сице похожие на астры, чё росли на склоне горищи, а отнуду, с под низу, на мальца, словно подгоняючи або настигаючи его, катило свои потоки чёрное марево ночи. И чудилось инолды, оглядывающемуся назадь отроку то по хребту ползёть смурна така холстина, обряжающая не токмо Неприют гору, но и находящиеся подле неё взгорья у курные, мрачные одёжы. А небо промаж того хранило бледность и осеняло путь торопливо идущему мальчику, верно жаждая пособить такому упорному Борюше восхищаясь евойной, не детской, смелостью и силой. Вжесь усё единожды, як мальчуган не торопилси, одначе ночь наступала ходчее и вмале она нагнала его, укрыла усё кругом у тёмны одеяния, погасив бледность небушка и затеряв у эвонтой мороке лучистый цвет астры. Лишь далёки звёздны светила наполнившие черноту небосвода прынялись живенько перьмигиватьси меж собой, у тем заоблачным проблеском и лепотой наполняючи ночной Бел Свет. Унезапно, словно из-за соседней горушки, выплыл урезанный али обглоданный с одного боку месяц. Вон на миг завис над одной из вершин, а посем направил свой серебряный ушкуйник, так напоминающий бероские судёнышки, тудыличи уверх, осеняючи своим хоть и вущербным, обаче ярким жёлто-серебристым светом, ближайшие бугры. Неширокий луч, будто выскочив с узкого носа ушкуйника резво впал на покатый бок Неприют горы. И немедля заскользил, легохонько касаясь склона, прямо к макушке хребта, а достигнувши его, враз тронул трепетным сиянием топорщившиеся тама стары дубы. И тады ж стволы да кажна веточка на деревах вспыхнула махотками пошеничных капелек. Борюша, токмо луч месяца скользнул по взгорью, остановилси и с интересом всмотрелси у то движеньице, а кадыка воспылали росинками серебристо-жёлтого света дерева и вовсе обомлел, уставившись на тако изумительно диво. Ищё чуток он медлил, а засим сорвалси с места и побёг уверх по паче пологому взлобью, на ходу спотыкаясь, иноредь падая, но подымаясь и продолжая то стремительное восхождение, желаючи як можно скорей усё узреть близёхонько. Немного погодя он достиг дужистой вершины горушки и выскочив на более ровный пятачок, встал. Прямо пред ним росли у те самы глядевшиеся издалече чапыжником чудны дубы… И ву те дерева были, судя по сему, кадый-то весьма дюжими, поражающими очи своей мощью, обаче тяперича от них осталси лишь остов наполовину сломленных стволов, с двумя-тремя нижними ражими ветвями, каковые перьплетаясь с шаберними дубами образовывали нещечко в виде стенищи. Сами стволы и ветви зрились бледно-желтоватыми, иссохшими, не имеющими зелёной поросли, листвы да плодов, и чудились давнёшенько почившими. По поверхности их стволов, со которых словно сняли усё кору, светилися те самы манюсенькие серебристо-жёлты капельки, евонти яркие крохи свету покрывали и перьвитые, промеж собе, ветви. Борила вызарилси ву те умирши дерева и загрустил, вроде як почуял чё на энтой макушке ужо давным-давно погибла усяка жизть и токмо безмолвное дыхание смерти кружило и витало окрестъ тех некогда могучих, великих дубов, коих и обнять бы не вудалось зараз усем беросам явившимся во Таранец. Токась эвонто веское сияние ащё привносило каку-то сувсем слабеньку надёжу чё Неприют гору усё ж иногды посещают светлы духи воздуха. Мальчик маленечко втак постоявши, да вглядываясь у сияющие те три дуба, засим медленно двинулси к ним и подступивши упритык ко среднему из них, протянул руку упредь, дотронулси до сухого ствола, напрочь лишённого коры, а посему оченно гладкого, подушечками перстов, опосля ж опершись на него усей дланью и медленно проведя по той залащенности. И тады ж вощутил тёплый дух идущий откудоты изнутрей, и будто легохонько тако порывисто дыхание. Казалося в утробе того древа ктой-то жил або сидывал и прерывчато вздыхал, може горюючи о чём свовом. Малец прислухалси ко тому дуновению дуба и покачавши головой, просиял вже так широко и довольно, посем он протянул вуказательный пальчик да коснулси той светящейся капельки света. И у тот же миг энта кроха свету сорвалась со ствола древа и взмахнувши крылами, вупорхнула увысь, а отрок пред очами которого вона на немногось зависла увидал, шо энто не капля, а чем-то схожая с вановым червячком масенькая мошка. Да сызнова Борюше глазеющему на парящую у ночной мгле мошку почуялось чё вкруг негось плывёть, властвуеть и живёть какой-то дюже мёртвый край, кый не токась там унизу у граде Таранце ступаеть по неверному оврингу, но и туто-ва изнываеть… погибаеть от той страшной несправедливости. Вубрав рученьку от ствола умершего дуба мальчишечка неторопливо прошёлси вдоль схлестнутых меж собой ветвей, подойдя спервоначалу к правому, а опосля к левому деревам, одначе единожды мёртвым, сухим, но при том тёплым и слегка вздрагивающим, васнь дышащим. Да почемуй-то также надсадно аки и те дерева вздохнул, оно как душеньку евойну враз наполнила сокрушённость. И була та грустца не связана со разлукой, тяготившей Бореньку, а ощущалась какой иной, появившийся тока чё и до зела ноющей и вязкой, похожей на печальну мелодию оную почасту наигрывал на гуслях братец Пересвет. Вдругорядь возвярнувшись ко среднему дереву мальчик, вышел с под его сухих ветвей и отойдя недалече, вопустилси на усест прямо у оземь да вуставилси взором вниз. Тудыличи, иде осторонь подножия взлобка еле заметными крохами свету мерцали вогни костров, по-видимому, разведённые беросами и полканами дожидающимися его.