Владимир Бабенко - Тень в тени трона. Графиня [SelfPub, 16+]

Потом обе тихо плакали, нежно обнявшись, по-бабьи. Видно, такова женская доля:

А женщина женщиной будет —

И мать, и сестра, и жена.

Уложит она и разбудит,

И даст на дорогу вина.

Проводит и мужа, и сына,

Обнимет на самом краю.

Эта песня родилась значительно позже описываемых событий, но удивительно точно отражает состояние души прекрасных русских женщин, и неважно, где они находятся и в какое время живут, ведь наша жизнь – всего лишь только миг.

* * *

Друбецкой был извещен вовремя. Герд Нортон встретил трех прибывших женщин у постели сына. Дашу он знал, княгиню, хоть и видел «вживую» перед собой впервые, но знаком был с ней заочно, а вот с третьей женщиной он был решительно незнаком. Но одного взгляда в ее глаза хватило ему сполна. Почувствовав, как сжалось его сердце в груди, он прекрасно понял, кто сейчас стоит перед ним.

– Чем я смогу вам помочь, княгиня?! – обратился он к Турчиновой как к старшей из присутствующих дам.

«Хотя кто тут “старший” – это вопрос философский», – подумал Нортон.

«А вот только хамить не нужно, любезный», – ответ прилетел моментально и похоже, что от обеих женщин, стоящих рядом с княгиней, одновременно.

– Оставьте нас наедине с вашим сыном, если потребуется ваша помощь, мы вас позовем, – властный голос Марии Ильиничны требовал подчинения, и мужчины поспешно скрылись за дверью. – Девочки, за работу.

Пациент лежал на жесткой узкой кушетке. Смерть стала с правой стороны от Александра, Даша – с левой, княгиня посередине – у изголовья.

Руки незнакомки приблизились к телу юноши, и он почувствовал холод, который входит в его тело, наполняя его, заполняя все его пространство. Вот он уже рядом с сердцем, еще чуть-чуть и оно остановится, замерев навсегда. Ужас волнами накатывался на Александра. Он балансировал на ничтожно малой ниточке, почти волоске, над бездонной пропастью, готовой поглотить его. Бездна манила и притягивала. Еще чуть-чуть и… В тот самый миг, когда он уже готов был, накренившись, лишенный опоры, упасть в бездонную ледяную пропасть, появилась опора.

Вместе с опорой пришла боль. Она медленно, раскаленным стержнем пронзила его тело где-то внизу и не спеша поползла вверх, причиняя невероятные страдания. Боль была нестерпима. Юноша заскрежетал зубами.

– Терпи и молчи! – властный голос женщины привел его в чувство, нежная женская рука смахнула пот с его лба.

– Продолжайте, девочки.

Раскаленный кол медленно пополз кверху, разрывая его плоть. Он все чувствовал. Спасительное небытие было рядом, оно манило, звало его, но невероятным усилием воли он гнал его, продолжал оставаться в сознании, пропуская боль через себя.

Кол приближался к голове и наконец вонзился в основание черепа. Боль достигла своего пика. Александр чувствовал, что он уже на пределе, даже уже, наверное, за пределом, но, закусив губу зубами, терпел.

Даша тоже была на пределе, силы уходили, замещая мертвую материю, которую забирала в себя Смерть, становясь сильнее, она же слабела, но держалась. Неожиданно рука бабушки легла на ее плечо, и она почувствовала, как поток жизни входит в нее, прибавляя сил, пусть немного, но этого пока хватало. Осталось совсем чуть-чуть. Все! Они справились!

Обе Турчиновы, бледные, с запавшими глазами, но невероятно счастливые смотрели с благодарностью на Смерть. И она не сдержалась.

Когда в комнату заглянул Нортон, то он увидел трех обнявших друг друга женщин, которые стояли и тихо, по-бабьи плакали от счастья. Слов не требовалось. Он и так все понял. Хватило одного взгляда на сына, лежавшего на кушетке и мокрого, как мышь, от струившегося по его телу пота и струйки крови, стекающей из прокушенной губы.

* * *

Герман Бургаве не без удовольствия принял приглашение посетить резиденцию Хозяина Компании. В том, что он получит вознаграждение, он не сомневался, но предстояла еще разборка с его китайским «коллегой», публично посмевшим зло высмеять его труд по методам лечения черной оспы.

«Я выведу этого шарлатана на чистую воду», – не без злорадства, посмеиваясь и мысленно потирая руки, думал профессор медицины, входя в знакомую ему комнату.

В ней, в сущности, ничего не изменилось. У постели больного колдовал китаец, медленно вынимая из тела юноши, лежащего на животе, какие-то иголки, коими было утыкано тело пациента.

– Посидите, коллега, за столом, я освобожусь через пару минут.

Герман не стал спорить. Он слышал о целительных свойствах иглоукалывания, но видел, как это делается, впервые. Усевшись в предложенное ему кресло, он не без интереса наблюдал за действиями собрата по мастерству врачевания.

Наконец последняя игла заняла свое место в небольшом ящичке для их хранения.

– Прошу вас, коллега. Вы в полной мере сможете оценить мое скромное искусство.

«Оценим, не волнуйся, дорогой, оценим в полной мере», – Герман приблизился к постели больного, уже с приготовленной гневной тирадой, разбивающей в пух и прах шарлатана.

Но, к его немалому удивлению, больной, не дожидаясь, когда его перевернут на спину, повернулся сам, приведя профессора в легкий ступор.

Довольная улыбка «до ушей» и наполнявшиеся силой мышцы на руках и ногах добили светилу медицины окончательно.

– Прошу вас осмотреть ногу, которую вы, коллега, неправильно прооперировали, – китаец был тут как тут. Безмерная уважительность в речах и нахальный блеск в глазах.

«Ну что, проглотил? И кто из нас неуч?» – слов произнесено не было, но взгляд красноречиво говорил сам за себя.

Весь комизм ситуации заключался в том, что китаец ни бельмеса не понимал по-голландски, по-латыни, кстати, тоже. Герду пришлось выступить в роли переводчика. Он единственный из присутствующих, кто бегло мог говорить на китайском языке, и все общение велось через него.

«Amicus plato, sed magis amica est veritas», – первое, что пришло на ум несчастному профессору. И он, помня об истине, которая дороже Платона, принялся пальпировать ногу юного пациента, который улыбался во все тридцать три молодых, не изъеденных пока еще кариесом зуба, тихонько постанывал, реагируя на действия врача.

Кости были сложены идеально. Произведена вытяжка, о чем свидетельствовал соответствующий небольшой шрам у основания стопы. Послеоперационный шов был безукоризнен – само совершенство.

– Молодой человек, вы можете пошевелить пальцами ступни? – слабая надежда.

– Да, конечно, мне больно, но не трудно, – пальцы шевелились, последняя надежда рухнула.

– Согните ногу.

Нога послушно согнулась и разогнулась, пальчики при этом шевелились. Пациент не только шевелил всеми конечностями, но смог встать и уверенно прошелся по комнате, правда при этом чуть не растянулся на полу, но ведь прошелся.