Джанго Векслер - Тысяча Имен

– Но?

– Подумала, что вы решите, будто я вынюхиваю что-то для министерства, и откажетесь отвечать.

– Ясно. Что ж, наверное, вы были правы.

– Можно я спрошу сейчас? Клянусь, это не для отчета. Мне просто любопытно.

Маркус одарил ее долгим взглядом, затем пожал плечами:

– Валяйте.

– Когда полковник хотел арестовать Адрехта, вы пригрозили подать в отставку.

Это был не вопрос, а утверждение. Интересно, подумал Маркус, откуда Джен узнала об этом – от самого Януса? Или же история с отставкой уже стала достоянием всего полка?

– Да, это так, – сказал он.

– Но почему? Полковник мог отдать вас под расстрел.

– Адрехт – мой друг, – признался Маркус. – Мы вместе учились в академии.

– Даже ради друга такая жертва – уже чересчур.

Маркус помолчал, уставившись в опустевший стакан. «Какого черта? Даже если она вставит эту историю в свой отчет – велика важность!» Он протянул стакан, и Джен безмолвно налила новую порцию.

– Он спас мне жизнь, – сказал Маркус после минутного размышления.

– Понимаю. В каком-нибудь бою, наверное?

Маркус покачал головой:

– Задолго до всяких боев. Вы ведь читали мое личное дело?

– По пути в Хандар.

– Насколько подробно там описана моя жизнь?

Джен пожала плечами:

– Не слишком подробно. Даже министерство не в состоянии знать все обо всех. Там сказано, что вы сирота, что были в академии одним из лучших учеников вашего класса и что сами подали рапорт о назначении в Хандар.

– Сирота. – Маркус поставил стакан на стол, повертел его, глядя, как радужный свет преломляется в янтарной жидкости. – Да, можно сказать и так.

Джен промолчала, явно чувствуя, что проникла в опасную зону. Маркус сделал глубокой вдох.

– Когда мне было семнадцать, – начал он, – примерно через год после того, как я отправился в академию учиться на лейтенанта, в нашем доме случился пожар. Лето выдалось засушливое, очевидно, где- то на лужайке занялась сухая трава. Никто и заметить не успел, как огонь перекинулся на дом. Все запылало. Мать всегда твердила отцу, что наше ветхое жилище, случись пожар, превратится в смертельную ловушку, но он отвечал, что дом – памятник истории и перестраивать его было бы преступлением. – Маркус постучал пальцем по стакану с бренди и засмотрелся на переливы янтарной ряби. – Они оба погибли. Как и моя сестра Элли – ей было всего четыре, и почти все слуги – люди, среди которых я вырос.

Джен легонько, почти невесомо коснулась его руки:

– Господи. Сочувствую вам.

Маркус кивнул:

– Адрехт был со мной, когда пришло это известие. Я не выдержал, стал тайно выбираться из академии, часами болтался в барах для чужеземцев, слишком много пил, затевал драки. Я даже не подозревал, что Адрехт следит за мной, но однажды ночью он застиг меня в саду за домом, у одного из потайных лазов, которыми мы пользовались, чтобы обойти часовых. Он вручил мне пистолет и сказал… – Маркус слабо улыбнулся, погружаясь в воспоминания. – Он сказал, что, если уж я хочу убить себя, надо сделать это здесь и сейчас, потому что путь, который я избрал, слишком долгий и всем доставляет уйму хлопот. Я взбесился, кричал, что он ничего не понимает и понять не может, но Адрехт не отставал и называл меня трусом. Наконец я приставил пистолет к виску – просто чтобы показать ему, что я не трус. Уже не помню, хотел ли я впрямь нажать на спусковой крючок, или у меня тряслись руки. Зато до сих помню легкий щелчок, с которым опустился курок. Пистолет, конечно же, не был заряжен. Когда мое сердце вновь начало биться, я понял, что Адрехт прав. – Маркус поднял стакан и одним глотком осушил его. – Я вернулся к учебе, стал одним из первых учеников, получил серебряные нашивки. После моей лейтенантской стажировки Адрехт решил стать капитаном, и я последовал его примеру. Потом его отправили в Хандар, и я заявил, что отправлюсь с ним. Он пытался отговорить меня, но я сказал: «Чего ради мне здесь оставаться?» – Маркус с решительным стуком отставил стакан. – Вот и все.

Наступило долгое молчание. Затем Джен плеснула себе бренди и подняла стакан.

– За Адрехта! – произнесла она.

Винтер положила руки перед собой на столешницу и сделала глубокий вдох.

– Так. Нам нужно поговорить.

– Я знаю, – ответила Бобби едва слышно. Она сидела, сжавшись, втянув голову в плечи, неотрывно глядя на лампу, которая стояла посреди стола. – Я думаю… – Наступила долгая пауза. Потом Бобби подняла голову, и Винтер с изумлением увидела, что в глазах ее блестят слезы. – Я думаю, что схожу с ума! – на одном дыхании выпалила она.

Лицо у девушки было изможденное, осунувшееся, и мешки под глазами недвусмысленно говорили о бессонных ночах. Феор сидела рядом с ней, уложив сломанную руку на груду подушек.

Они находились в верхней комнате хандарайской таверны – единственной разновидности предпринимательства, которая с живучестью тараканов выдержала и владычество искупителей, и возвращение ворданаев. Обстановка в комнате была, как в большинстве таких заведений, самая заурядная – несколько тощих подушек да низкий дощатый стол, – но Винтер хотела не столько уюта, сколько возможности уединиться. Она задобрила деньгами служанку, чтобы та никого больше не проводила на крохотный второй этаж таверны.

Винтер позволила себе осторожно усмехнуться:

– Почему ты так говоришь?

– В бою со мной что-то произошло, – сказала Бобби.

– Тебя подстрелили – ты это имеешь в виду?

– Вначале я так и думал. Тогда в самом деле было похоже на то, что меня подстрелили. – Бобби с несчастным видом помотала головой. – Помню, как мне подумалось: вот оно, случилось. Я всегда гадал, на что это будет похоже, и вроде бы оказалось не так уж страшно. Точно меня кто-то пнул ногой в живот. Я упал на спину и смотрел, как вы все уходите дальше, и попытался подняться, чтобы пойти следом, – вот тогда-то мне и стало больно. – Губы ее задрожали. – Так больно, что… даже не знаю, как описать словами. Тогда я снова лег на спину и подумал: «Ну вот, стало быть, и смерть». И закрыл глаза, а потом…

Бобби осеклась на полуслове, потому что в комнату вошла служанка, неся поднос с тремя глиняными кружками размером с полголовы каждая. Винтер, чтобы забрать свою порцию, пришлось пустить в ход обе руки. Хандарайское пиво было густое, темное и достаточно горькое, чтобы застать врасплох непосвященного. Винтер была не в восторге от этого напитка, но со временем притерпелась к нему. Бобби и Феор воззрились на содержимое своих кружек с таким видом, будто не знали, как с этим быть, и Винтер, чтобы подать им пример, сделала глоток. Никто ее примеру не последовал, и она мысленно вздохнула.

– Из того, что было после, я помню немного, – продолжала Бобби. – Одни обрывки. То и дело я просыпался и пытался понять, жив я или уже умер, потом открывал глаза, видел, как плывут надо мной клочья дыма, думал: «Нет, еще жив» – и снова закрывал глаза. В какой-то момент боль стала сильнее, настолько сильнее, что я решил – это и есть конец. Вот только потом я проснулся и обнаружил, что чувствую себя хорошо. Даже отлично. – Винтер, которая не спускала глаз с Бобби, заметила, как рука капрала невольно скользнула к тому месту на животе, где была рана. – И с тех пор мне все время что-то видится. Или слышится. Или… что-то еще. Трудно объяснить.