Дин Лейпек - Дракон должен умереть [СИ]

Вернувшись в дом, Джоан начала собирать вещи, еду, укладывая все в старую котомку Сагра. Через некоторое время она почувствовала, что спокойствие, накатившее на нее после превращения, постепенно уходит. Джоан села на кровати Сагра, где для удобства все разложила, и долго сидела, обхватив голову руками. Это больше не была его кровать. Его котомка. Его дом. Понять это, осознать это своей головой было невозможно, но почему-то Джоан казалось, что и драконья голова не справилась бы с этим. У смерти нет сущностей. Ее нельзя осознать.

Уже совсем вечером она услышала громкое меканье и снова вспомнила про козу. Постояла в нерешительности на кухне, потом со вздохом взяла самый большой нож.

Коза встретила ее удивленным взглядом умных черных глаз. Джоан стояла в дверях с ножом в руке, но не могла заставить себя сделать следующий шаг.

Она видела, как Сагр по весне резал козу. Они с Генри в не раз и не два подбивали дичь, которую потом нужно было разделать. Но эта коза была последним живым существом, оставшимся у нее. Это была коза, которую они изо дня в день поили, кормили, доили, оберегали от холода. Джоан опустила нож и вышла за дверь.

И тогда она и увидела их. Далеко внизу, в самом начале тропы появилась группа людей. Они шли пешком и были хорошо экипированы. Слишком хорошо для жителей деревни.

Джоан увидела их, а в следующее мгновение, так же четко и ясно, как тогда с Генри, она услышала, о чем они думают.

Джоан застыла с ножом в руке. А затем повернулась — и побежала в противоположном направлении.

Тропа, идущая в эту сторону от дома, в верх по ущелью, вела на седловину, потом через нее — на широкое плато, от которого другое ущелье уже вело в другую сторону — в Нордейл. Добравшись до плато, Джоан не остановилась и продолжила бежать, хотя пот уже лил с нее в три ручья.

Когда солнце село, Джоан поняла, что у нее появилось некоторое преимущество. Вряд ли они видели в темноте так же хорошо, как она. Она уже почти пересекла плоскогорье, и начала взбираться снова вверх, к следующим вершинам, за которыми начинался спуск в долину. Джоан позволила себе остановиться, впервые за пол дня, и оглянуться. Слабый ветер пробегал меж замшелых камней и редкого кустарника, но никого заметно не было.

«Наверное, им сейчас совсем темно», — подумала она. Но продолжала идти, думая, что прежде, чем передохнуть, надо оторваться достаточно далеко. Она заметила, что дышать становилось все легче, хотя она шла весь день и уже добрую часть ночи почти без отдыха.

Утром, когда она добралась до крутых склонов Нор-Бейннских гор, и солнце уже окрасило их верхушки нежно розовым, Джоан с удивлением поняла, что все еще может идти и, судя по всему, еще очень и очень долго.

Так она поняла, что перестала уставать.

Очень скоро тропа стала спускаться по каменистым уступам, которые становились все круче. То, что Джоан не боялась высоты, сильно помогало, потому что порой ей приходилось пробираться в таких местах, в которых ни один нормальный человек не рискнул бы пройти. Иногда с одного уступа на другой приходилось прыгать, и иногда прыгать приходилось довольно далеко. Наконец Джоан нашла большую и ровную площадку, на которой даже можно было спокойно сесть, прислонившись спиной к каменной стене, и устроила себе основательный и долгий привал. Но она помнила о возможной погоне, и потому скоро снова двинулась в путь.

Во второй половине дня солнце стало светить на эту сторону ущелья. Очень скоро Джоан стало жарко, и в какой-то момент она решила снять с себя теплый полушубок. Обе руки ей были постоянно нужны, поэтому она повязала полушубок рукавами на пояс. Рукава были жесткими и плохо держались, поэтому время от времени Джоан приходилось заново затягивать их.

Когда она перебиралась по очень узкой ступени, полушубок зацепился за торчащий кусок скалы. Джоан не сразу заметила это, резко дернулась, рукава развязались — и полушубок полетел вниз, помахивая полами, как огромная птица. Джоан почти заплакала от обиды. Конечно, на ней была теплая фуфайка, но ночи были уже очень холодными. Значит, эту ночь ей тоже придется идти. Она вздохнула и продолжила спуск.

Солнце уже село, когда Джоан добралась наконец до дна ущелья, по которому текла узкая бурная речка. Она подумала о том, чтобы вернуться за полушубком, но, во-первых, в том месте, где тот упал, вода текла прямо между отвесных каменных стен, а во-вторых, Джоан по-прежнему не знала, не идет ли за ней кто-нибудь. Поэтому она продолжила идти вниз по течению, иногда оглядываясь назад и прислушиваясь. Было тихо.

Уже когда начало светать, Джоан внезапно поняла, что так и не заметила, когда похолодало. Судя по тому, какой твердой стала земля под ногами, мороз был не слабый, но Джоан не мерзла. Она сняла перчатку с руки и опустила ее в ледяную воду горного потока. Вода была… теплой. Джоан вынула руку из воды и долго не одевала перчатку, ожидая, когда пальцы начнут неметь. Но рука так и оставалась теплой, пальцы двигались легко и свободно.

Так она поняла, что перестала чувствовать холод.

Ночью Джоан вышла к первым домам.

Она долго стояла, глядя на темные, застывшие на морозе силуэты. Окна уже не светились, из труб не шел дым.

Джоан не стала стучаться в двери.

Она шла по дороге, которая с каждой деревней становилась все шире, а деревья вокруг шелестели еще не опавшей листвой, влажная земля пахла умершим летом. И вот наконец ущелье расступилось, и между рыжими склонами открылась долина и город. Саузертон.

По мере того, как Джоан спускалась, солнце поднималось все выше, и длинные тени от гор поползли, отступая все ближе и ближе к подножию. Вспыхнули шпили, крыши домов окрасились радостным алым. Джоан стала встречать на дороге первых людей. Они шли по своим делам, лишь слегка косясь на странную девушку в мужской одежде, бредущую в сторону города. Но люди спешили по своим делам и ни о чем ее не спрашивали.

Джоан вошла в город после полудня, когда солнце стояло высоко, заглядывая в узкие улочки и согревая гладкие булыжники мостовой. Саузертон всегда выглядел немного сказочным — а при таком освещении поражал своей жизнерадостностью. Джоан медленно проходила мимо ярких вывесок, разряженных зазывал, гостеприимно открытых дверей и распахнутых настежь ставней. В городе на нее уже мало кто обращал внимания — она слишком мало походила на богатого покупателя, чтобы вызывать у кого-либо интерес.

Джоан не раз подумывала о том, как хорошо было бы разжиться какими-нибудь деньгами. Она уже несколько дней ничего не ела — и, хотя организм, судя по всему, научился обходиться и без еды, горячий обед представлялся Джоан всякий раз, когда она проходила мимо очередного трактира, обдававшего ее аппетитными запахами. Кроме того, она была совсем не против помыться и сменить одежду. Да и просто — отдохнуть. Джоан не знала, сколько еще ее тело способно работать в таком режиме.