Дин Лейпек - Это все придумали люди [СИ]

Сэр Малькольм нахмурился.

— Значит, они пытались.

— Да.

— Там, в Москве?

— Да.

— И ты прикрывала его всю дорогу сюда? Ты великолепна, моя дорогая!

— Я не великолепна, я дура, — поморщилась Алиса. — Надо было везти его сразу же, как он вернулся. А я… поддалась эмоциям, я думаю, — она снова посмотрела на меня, как будто смущенно, и это оказалось невероятным облегчением — видеть опять ее глаза, в которых при этом больше не осталось вечной усталости. У нее были очень красивые глаза.

Они с сэром Малькольмом продолжали обсуждать что-то, чего я не понимал, продолжали обсуждать меня, а я постепенно все меньше прислушивался к их разговору. Мы вышли на террасу, солнце садилось, голова болела все сильнее. В какой-то момент Алиса спросила меня с некоторым нажимом, что со мной. Когда я сказал, что у меня болит голова, они с сэром Малькольмом обменялись долгим взглядом, после чего Алиса куда-то ушла, а вернулась с двумя маленькими таблетками и стаканом воды. Лекарство помогло, голова стала болеть чуть меньше, но зато меня снова начало клонить в сон. Я задремал тут же в кресле под звук их ровных, спокойных голосов. Через некоторое время Алиса тронула меня за руку и тихо позвала:

— Сандр.

Я тут же открыл глаза — от звука этого странного имени и от звука ее голоса, непривычно мягкого, почти нежного.

— Пойдем, я отведу тебя в твою комнату.

Я неохотно выбрался из кресла, пытаясь убедить себя, что на кровати спать будет значительно удобнее. Сэр Малькольм пожелал мне спокойной ночи и тут же куда-то исчез, еще до того, как мы с Алисой успели выйти из комнаты. Все-таки у них обоих была очень странная манера перемещаться в пространстве.

Алиса повела меня за собой через бесконечный дом, погруженный в темноту и тишину. У одной из дверей она остановилась, распахнула ее и зажгла в комнате свет.

— Располагайся, — Алиса махнула внутрь рукой. — Там ванная, а направо — гардеробная, в ней есть твоя одежда.

Я кивнул, задумчиво подходя к указанным дверям и по очереди открывая их. В ванной стояла ванна, в гардеробной висела одежда. Все сходилось.

— А где будешь спать ты? — спросил я, недоверчиво рассматривая вереницу черных джемперов и черных брюк, очень напоминающих те, что были на мне сейчас.

— У меня тоже есть здесь своя комната, — просто ответила Алиса.

Я все еще смотрел на содержимое гардеробной и потому не знал, какое у нее при этом было лицо.

— Спокойной ночи, — добавила она.

Я оглянулся, Алиса стояла в проеме двери, уже повернувшись ко мне спиной, и собиралась уходить.

— Алиса, — тихо позвал я, она замерла, а рука осталась лежать на ручке двери, и только пальцы слегка сжались.

Конечно, мой брат был не прав, когда предположил, что я не помню, что нужно делать с девушками. Такие вещи не забываются. Это все равно, как…

Все равно как ездить на велосипеде.

Существует ли на свете абсолютное счастье? Незамутненное, не испорченное никакой сторонней мыслью, никакими привходящими обстоятельствами? Существует ли счастье, заключенное в самом бытии, а не его качествах, внешних атрибутах и проявлениях? Существует ли такое бытие, которое само по себе означает счастье?

Мои слова могут звучать не слишком убедительно, потому что я — человек, который не помнит большую часть своей жизни, но я все-таки посмею утверждать, что такое бытие существует. Потому что по крайней мере одну ночь своей жизни я был безусловно счастлив.

Одну ночь для этого оказалось совершенно достаточно просто быть.

А потом наступило утро, промозглое мокрое утро, и под назойливый шум затяжного дождя стало понятно, что никакого счастья нет, а есть жизнь, огромная, непонятная, катастрофически сложная, и нужно найти способ как-то ее жить, и не очень понятно, как это делать.

На прикроватной тумбочке я обнаружил пепельницу, пачку сигарет и коробок сувенирных спичек с изображением сиднейской Оперы. Наверное, они лежали здесь всю ночь, наверное, они лежали здесь всегда — раз это была моя комната, — но заметил я их только утром, и это стало первым знаком, первой связью со сложной и многоликой реальностью. Сегодня ночью курить не хотелось совершенно. Но ночью, с большой долей вероятности, мы с реальностью сумели несколько разойтись во времени и пространстве.

— О чем ты сейчас думаешь? — голос Алисы на некоторое время сумел разрушить тонкие нарождающиеся связи с окружающим миром.

— О вреде никотиновой зависимости, — отозвался я, доставая из пачки сигарету и поднося ее ко рту. После этого я на мгновение замер, потому что прикуривание от спичек, при всем своем винтажном шике, имело один безусловный недостаток — для него требовалось две руки. Но моя левая рука была безнадежно занята — и я еще не настолько смирился с реальностью, чтобы пытаться ее освободить.

— Дай сюда спички, — пробормотала Алиса.

Я протянул ей коробок, и она как-то очень бережно и осторожно зажгла одну спичку и дала мне прикурить. Потом легко подула и бросила через меня обгоревшую спичку в пепельницу. Я улыбнулся.

— После такого мне ничего не остается, кроме как начать называть тебя «детка».

Алиса почему-то вздрогнула.

— Можешь называть меня как угодно, но только не так, — ответила она резко, и теперь ее голос уже не разрывал с реальностью, а еще прочнее связывал с ней.

В реальности я опять ничего не знал о ней и опять совершал ошибки в самых простых местах — просто потому, что ничего не знал.

Ночью я знал о ней все.

— Я хотел бы… — начал я и осекся. С большой долей вероятности то, что я собирался сейчас сказать, стало бы очередной ошибкой.

— Да?

— Я хотел бы все вспомнить.

Алиса снова вздрогнула, но ничего не ответила. Я повернулся и посмотрел налево и вниз, туда, где она лежала, свернувшись на моей руке. Ее глаза были устремлены в окно, покрытое мелкими каплями.

— Ты этого не хочешь? — спросил я.

— Нет, — ответила она коротко, все еще не глядя на меня.

Я задумался, потом отложил сигарету на край пепельницы, взял правой рукой ее лицо за подбородок и заставил посмотреть на меня.

— Потому что?..

Она мягко, но уверенно вывернулась из моей руки, приподнялась и спрятала лицо куда-то мне за ухо.

— Потому что сейчас мы оба чудесно ошибаемся.

— Ошибаемся?..

— Да.

— Насчет чего?

— Насчет того, что я для тебя значу.

— Ты очень много для меня значишь.

— Вот именно.

— Ты думаешь, если я все вспомню, это будет не так?

— Я не думаю, — возразила она спокойно, — я знаю.

— Но…

— Сандр, — прервала она меня, приподнимаясь на локте и глядя на меня в упор, — давай я попробую объяснить так, чтобы ты понял. Никогда раньше ты не был со мной таким, какой ты сейчас. И я могу придумать только одну причину, по которой это так.