Дин Лейпек - Это все придумали люди [СИ]

Она опять смотрела на меня этими глазами — полными вечной усталости, с которой ничего нельзя было сделать.

Но я больше не хотел с этим мириться.

— Я обещаю тебе, — сказал я с нажимом, — что я всегда буду таким. Несмотря ни на что.

Она улыбнулась, но эта улыбка никак не тронула выражения ее глаз.

— Ты мне не веришь, — пробормотал я, начиная злиться. — Если ты настолько не доверяешь мне — зачем я вообще тебе тогда?

Она снова стала серьезной, и усталость немного ушла, уступив место странной уверенности.

— Я доверяю тебе, — сказала она твердо. — Я доверяю тебе всегда и во всем — потому что я знаю, что всегда и во всем ты поступаешь настолько честно, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Но я знаю также, что обстоятельства в любой момент могут измениться. И тогда честность будет предполагать что-то совсем другое.

Она мягко улыбнулась, быстро поцеловала меня в упрямо сложенные губы — и встала с кровати.

Утро наступило окончательно.

Когда она ушла, я лег по диагонали, раскинув руки, стараясь занять на кровати как можно больше места — чтобы как-нибудь замаскировать вопиющую пустоту рядом. Конечно, можно было встать самому, одеться и найти Алису где-нибудь внутри этого огромного, распластанного по земле дома — но я знал, что у нее будут те же самые глаза, и мне снова будет казаться, что она не со мной, а с тем странным человеком, у которого были мое лицо и мое имя, возможно, моя голова и мое сердце — и который при этом мог вести себя с ней как-то иначе. Вести себя так, чтобы навсегда сделать ее бесконечно усталой.

В конце концов я все-таки поднялся и попытался по мере сил втиснуть себя в неудобные, жесткие, холодные рамки реальности, и даже застелил постель, чтобы не оставить ни одного воспоминания о том, что когда-то вместо этих рамок могло существовать нечто совсем иное.

Я нашел их обоих в той же самой гостиной. Сэр Малькольм выглядел таким же основательным, чистым и невозмутимым, как и вчера. На Алису я старался не смотреть, и потому заметил только, что она, кажется, успела поменять платье. Но я мог и ошибаться. Цвет был тот же самый — серый, спокойный. Никакой.

— Доброе утро, Алекс, — сэр Малькольм великодушно улыбнулся. — Ты голоден?

— Нет, спасибо, — машинально ответил я, и тут же задумался. С того момента, как я очнулся у Мишкиной двери, прошло уже больше суток. За все это время я не съел вообще ничего — даже вчера в самолете головная боль мучила меня так сильно, что я и подумать не мог о еде. По всем законам природы сейчас я должен был бы испытывать зверский голод — но мне хотелось только пить.

Сэр Малькольм внимательно смотрел на меня.

— Может быть, тогда выпить чаю?

— Да. Пожалуйста.

На моих словах Алиса бесшумно исчезла, и я услышал в отдалении звон посуды. Наверное, мне полагалось сесть и начать с сэром Малькольмом основательную и невозмутимую беседу — но, во-первых, я не мог придумать ни одной достаточно основательной темы, а во-вторых, мне вовсе не с ним хотелось сейчас поговорить.

Кухня оказалась столь же необъятной и внушительной, как и гостиная, — и в ней был тот же легкий налет необитаемости, искусственности, видимости, что и во всем остальном доме. Он напоминал этим квартиру Алисы — только та выглядела резко-чистой, тогда как дом казался обволакивающе пустым, просторным и прозрачным, основательным именно в своей полной отстраненности от мелочных житейских вопросов. В нем нельзя было представить шумной компании, на плите никто не стал бы готовить невероятно сложных и вкусных блюд, в раковине не могло быть грязной посуды, а в холодильнике никогда не стояли бы контейнеры с остатками разной еды.

Сказать по правде, в этой кухне не было холодильника.

Алиса заваривала чай. Она действительно переоделась, и длинное трикотажное платье выглядело так же, как этот дом, как сами Алиса и сэр Малькольм — элегантно, отстраненно, нейтрально почти до безжизненности.

За окном все еще шел дождь, вода под порывами ветра стучала в высокие стекла. Внезапно я вспомнил, что здесь, по идее, должно быть прямо противоположное время года от того, что в Москве. А какое время года было сейчас там?..

— Какое сегодня число? — спросил я, подходя к Алисе и помогая поставить на поднос чашки.

— Двадцать второе марта, — она взяла чайник, чтобы поставить и его тоже, мою голову внезапно прожгло жуткой болью, я вскрикнул, вскинул руку ко лбу и этим движением выбил чайник у Алисы из рук. Она среагировала мгновенно, отскочив сама и дернув меня в последний момент из-под волны кипятка. Раздался приглушенный звон, и по светлой кухне разлетелись ярко-коричневые брызги.

Алиса смотрела на меня, а я смотрел на пол. Голова прошла также внезапно, как и заболела.

— Что с тобой? — спросила она.

— Не знаю, — честно ответил я. Сейчас у меня не было уверенности даже в том, что боль была настолько уж сильной. — Надо это убрать, наверное, — неуверенно пробормотал я, все еще глядя на расползающуюся коричневую лужу и груду керамических осколков.

— Надо, — кивнула Алиса, подобрала платье, присела и стала осторожно собирать черепки. — Можешь поискать что-нибудь вроде тряпки?

— Где? — я растерянно оглядел идеальный порядок кухни.

— Там, — она махнула рукой себе за спину, не поворачивая головы.

Я оглянулся. Позади нас была дверь, скорее всего, какой-то кладовой или другого подсобного помещения. Она казалась почти незаметной, белой на фоне светлых стен, ее гладкая матовая поверхность мягко переливалась. Я потянулся к ручке — и с тихим шипением отдернул руку.

— Что такое? — спросила Алиса, не поднимая головы.

— Ничего, — пробормотал я, внимательно рассматривая ручку, поблескивающую в мягком свете пасмурного дня. Странно, но, когда я за нее взялся, она показалось мне страшно холодной, прямо-таки обжигающе ледяной. Может, за ней как раз холодильник?..

Я решительно взялся за ручку и распахнул дверь.

Внутри было темно. Там не было ничего, кроме темноты.

Холодной, пустой, иссиня-черной тьмы.

Конечно, я знала, что когда-нибудь это произойдет. Это должно было случиться, рано или поздно. Даже если бы он не жаловался на головную боль и не отказывался от еды, все равно было очевидно, что он связан с реальностью не больше, чем я. Я чувствовала это каждое мгновение, проведенное рядом с ним, видела, как реальность прогибается, пульсирует, расступается вокруг него, как любая дверь при его приближении превращается в нечто совсем иное. Но он пока не видел этого сам, не мог открыть их — и я позволила себе поверить. На одну ночь я решила, что он может никогда больше не вспомнить то, что знал раньше.