Марина Дяченко - Алена и Аспирин

– А где скрипка? – механически спросил Аспирин.

– Не помню. Да и не надо. Не надо больше скрипки, Леша. Вообще ничего не надо. Все потеряло смысл. Он останется здесь навсегда. И я тоже. Никогда не смогу его вывести. Лопнула струна.

Она говорила и улыбалась, и от этой улыбки у Аспирина стягивалась кожа на лице.

– Ерунда, – сказал он так спокойно, как мог. – Пусть этот твой… хозяин струн даст еще одну. Чтобы было по-честному. Техническая замена. Это ведь справедливо. Разве не так?

Алена мотнула головой, ничего не сказала, но Аспирин сразу понял: поблажек не будет. Никакой технической замены. Девчонка сидела перед ним, глядя снизу вверх сухими воспаленными глазами, и Аспирин чувствовал себя, как дилетант перед операционным столом. Вот лежит, истекая кровью, раненый человек, и надо помочь ему сию секунду – но неизвестно, как.

– А… – он понимал, что надо что-то сказать быстро и точно, и уверенно, без всяких аморфных «успокойся» и «все будет хорошо». – Послушай… Говорят, Паганини умел играть и на одной струне. У него все струны, понимаешь, порвались, так он на одной струне играл свой «Каприс». Чем ты хуже Паганини, скажи мне, а?

– На одной струне, – проговорила она, как сомнамбула. – Нет, Алешенька. Невозможно.

– Тогда, – Аспирин лихорадочно подбирал слова, – тогда натяни вместо «ми» нормальную струну. Простую. Пусть будет как трещинка на кувшине. Знаешь, против зависти богов. Ты помнишь? В старину, если гончар делал уж очень удачный кувшин, он оставлял там трещинку, изъян, чтобы боги не гневались… Что же, может, тогда ты сумеешь, и мир не лопнет…

Она перестала улыбаться. Аспирин испугался:

– Алена?

Она вдруг кинулась на Аспирина, обхватила шею и прижалась лицом к его щеке, так что на секунду сделалось больно, и Мишутка, зажатый между ними, врезался в грудь Аспирину твердым пластмассовым носом.

– Ты чего?

Он проснулся минуту назад. Ирина лежала без сна, подперев щеку ладонью.

– Ничего, – она улыбнулась, не разжимая губ.

– Я храпел, да?

– Нет.

Он посмотрел на часы. Половина седьмого. Рановато, но ведь сегодня утренний эфир…

Аспирин сел на постели. Спустил ноги на пол. В последнее время в их совместных пробуждениях наметился слабый дискомфорт. Еле слышная фальшивая нота.

– Спать хочу, – пожаловался он. – А некогда. Ты поспи еще, ладно?

Она молчала.

Аспирин нащупал халат на спинке стула. Мягкий, удобный халат. И все так хорошо, спокойно, естественно… Если бы не этот взгляд и не это молчание.

– Если я прикажу своему генералу обернуться морской чайкой, и он не выполнит приказания, кто будет в этом виноват – он или я? – спросил он неожиданно.

– Это из «Маленького принца»? – спросила Ирина после паузы.

– Да… Ответ: «Вы, ваше величество. Потому что вы потребовали невозможного».

– Я требую невозможного?

Аспирин внутренне напрягся. Раннее утро – не время для подобных разговоров.

– Ты вообще ничего не требуешь, – он примирительно погладил ее по руке. – Я пошел, да?

– Иди, – она подтянула повыше одеяло. – Счастливого эфира, Леша.

– И тебе счастливо.

Ее дверь захлопнулась у него за спиной. Прямо в халате, закуривая на ходу, он поднялся наверх, к себе. Соседка с мусорным ведром (полным, по счастью, полным!) проводила его многозначительным взглядом.

Он сел под форточкой на кухне. Затянулся. Прикрыл глаза. В чем-чем, а в проницательности Ирине нельзя отказать. Она права. Она требует невозможного. Ее завышенные требования подтачивают идиллию, как червь, и никто не знает, сколько еще осталось длиться этому соседскому роману: неделю? Месяц?

Ему тридцать четыре года. Ему нравится его статус. И отношения с женщиной ценны для него сами по себе, без дополнительных «скрепок». Или она это поймет, или… жаль. И правда, очень жаль. Таких, как Ирина, очень мало на свете женщин.

Алена спала. Он оставил ей размороженный фарш в микроволновке. Пусть пожарит котлеты.

На выходе из клуба какая-то девочка, свеженькая, милая, попросила автограф на листке блокнота. Он нарисовал ей человечка за пультом, подписал «Аспирин», и девочка чуть не растаяла от счастья.

Из машины он перезвонил парнишке, добывавшему для него диски, узнал, что есть свеженького и по пути домой заехал в магазин. В тесной подсобке его угостили кофе, и еще одна девчонка, кассир, попросила его расписаться на флаере какой-то вечеринки. Он купил винила и дисков на все наличные деньги, осторожно пристроил сумку в багажнике и поехал домой.

Алена мыла пол. Свирепо орудовала шваброй, под футболкой выступали острые лопатки. Аспирин снова поразился, какая она тощая.

– Ботинки сними, – сказала Алена, не здороваясь. – Я зря, что ли, стараюсь?

– А ты не старайся. Кто тебя просит?

Алена выпрямилась. Отбросила волосы со лба.

– Не люблю свинарник, – отчеканила, глядя Аспирину в глаза. Подумав, смягчилась: – Ты чего сияешь? Хорошие новости?

– А я сияю?

Аспирин посмотрел на себя в зеркало. Зрелище было обыкновенное – разве что глаза, если присмотреться, блестели ярче обычного.

– Ничего особенного, – сказал, стягивая ботинки. – Возьму, наверное, третью ночь в «Куклабаке». Нагрузочка та еще, особенно если считать субботний утренний эфир… Но какой кайф, когда тебе платят за любимое дело!

Алена улыбнулась – снисходительно и печально. Подхватила ведро, потащила в туалет, грязная вода загрохотала водопадом.

– Знаешь, я бы свалил с «Лапа-радио»… может, и свалю со временем, переберусь полностью в клуб.

– Какая разница? – спросила Алена из туалета.

– Огроменная. Клубный ди-джей, – Аспирин сунул ноги в тапочки, – исполнитель и творец. А на радио – так, коверный клоун, массовик-затейник.

– Не понимаю, – Алена вымыла руки, тщательно вытерла полотенцем. – Чего ты там творишь?

– Настроение, – Аспирин улыбнулся. – Понимаешь… Вот танцпол, – он поставил посреди стола пустую тарелку. – У него свое настроение, своя цель, свой состав: по возрасту, социальному положению, интересам…

Аспирин взял из вазочки печенье, из хлебницы – половинку булки, из холодильника – вареную морковку. Положил на тарелку; в порыве вдохновения добавил пару зубочисток.

– Это мой объект, он сложный. А я – манипулятор. Не злодей, не расчленитель, не политтехнолог: мне от них ничего не надо, я хочу им добра. Я хочу, чтобы им было хорошо и они стали лучше, понимаешь?

Алена уселась за стол. Выжидательно уставилась на тарелку.

– Каждая композиция – это настроение, – продолжал Аспирин, воодушевленный. – Когда мы слушаем музыку, мы его подхватываем… или не подхватываем, если оно нам чужое. Вот я начинаю скармливать им композиции – и при этом обрабатываю.