Марина Дяченко - Алена и Аспирин

Отец – так она называла Аспирина в разговорах с Аленой. И он не мог понять, раздражает его это или нет. После истории с подозрительной докторшей Алена никогда не звала его «папа», и правильно делала, вышло бы фальшиво. Но «отец»… отец семейства, загруженный, задолбаный проблемами по самую макушку… Лучше бы Ирине не соваться в чужие дела, честное слово.

Он ждал, что Алена, по своему обыкновению, взглянет на Ирину абсолютным холодом голубых глаз, укажет нахалке ее место – как это случилось с консьержем Васей, как это бывало неоднократно с самим Аспирином. Но девчонка, к его великому удивлению, щадила соседку. Терпеливо объясняла: в школу она пойдет с будущего года, сейчас все равно нет смысла дергаться. А почему ушла… да зря, конечно. Не надо было. Больше она так поступать не будет, прости, пожалуйста!

Ирина покупала ей витамины, варежки, рейтузы. Ирина звонила ей каждый день, и Алена – Аспирин знал – иногда ей перезванивала. Ирина таскала девчонке диски, хотя в доме у Аспирина фонотека была в сто раз богаче. «Она в потенциале – офигительная мать, просто идеальная», не раз вспоминал он слова Алены. Все это замечательно и очень мило, но он-то, Аспирин, при чем?!

– «Лапа-радио» с вами, мы продолжаем нашу игру! Теперь вам предстоит угадать еще три песни о любви: в одной обманывают, в другой целуют, в третьей, к сожалению, обижают… а что – любовь опасное дело, любовь зла! Итак… Вот, уже есть звоночек!

До конца эфира оставалось два часа. Аспирин потребовал кофе.

Он проснулся от звуков фортепиано. Спросонья показалось, будто он сидит в концертном зале и все зрители, стоя, аплодируют кому-то невидимому на сцене. Секундой спустя он погладил одеяло рядом с собой:

– Ира…

И тут же вскочил, как ошпаренный: что может быть ужаснее, чем назвать женщину в постели чужим именем?!

Но и Надюхи рядом не было. Аспирин окончательно проснулся и понял, что лежит в кровати один, у себя дома, и что за стенкой грохочет пианино – именно грохочет, как целый патетический оркестр.

– Блин… – пробормотал он сквозь зубы и поднялся.

Алена сияла. Усевшись на краешек стула, запрокинув голову, как пианист-виртуоз, она заставляла инструмент вопить от счастья – это было не всегда гармонично, но очень, очень эмоционально.

– Ты что делаешь! Люди же спят!

– Два часа дня, – Алена не оторвалась от своего занятия. – С добрым денечком, Алеша.

– Чему ты радуешься? – спросил он тоном ниже.

Она задержала руки над клавиатурой – и красиво, по концертному, сняла их с инструмента.

– Я радуюсь? – спросила невинным тоном. – Я тяжело работаю, пока ты шатаешься по клубам и лапаешь баб!

И она снова грянула по клавишам, а Аспирин, проглотив язык, поплелся на кухню.

…Надюха не пришла в клуб – позвонила и невнятно пожаловалась на родителей, на погоду, на ломоту в коленке и на то, что Аспирин «поросенок». Аспирин передал ей привет в эфире и поставил сладчайшую композицию с посвящением «девочке Наде».

Во вторник он вернулся с эфира голодный и злой. Алена играла на скрипке – не гамму, не упражнение; звучала вполне себе пристойная, хоть и странноватая мелодия. Аспирин прислушался.

Через прихожую бежал, переставляя коленчатые лапы, довольно крупный паук.

Дом в запустении, уныло подумал Аспирин. Вот уже паутина во всех углах. Казалось бы, зима на дворе… чем они питаются, скажите на милость, если в доме ни одной мухи?

Паук, торопясь что есть сил, пересек наконец прихожую и нырнул под дверь гостиной. Аспирин повернулся, чтобы идти на кухню, но тут сверху, с антресолей, спустился на паутинке еще один паук, зацепился за дверную ручку, перебрался на стену и быстренько засеменил в том же направлении – в гостиную.

– Приходите, тараканы, я вас чаем угощу, – пробормотал Аспирин. – Нынче Муха-Цокотуха именинница?

Он приоткрыл дверь и заглянул к Алене. Она стояла лицом к окну, к Аспирину спиной, играла, покачиваясь всем корпусом, а на полу у ее ног собралось штук двадцать пауков, побольше и поменьше, они окружили ее почти ровным кольцом и вяло шевелились, будто в трансе.

Аспирин присмотрелся, не веря своим глазам. Потом отпрянул.

– Ты что?!

Мелодия оборвалась. Прошла длинная секунда, потом пауки, будто опомнившись, рванули кто куда и забились в щелки.

У Аспирина неприятно сосало под ложечкой.

– Это что еще?!

– Что? – поинтересовалась Алена, моргнув невинными ресницами.

– А ты не знаешь? – Аспирин сглотнул. Его мутило.

– Нет, – она потерла подбородок, то место, где ссадина-кровоподтек от скрипки превратилась со временем в жесткую мозоль.

Аспирин зарычал сквозь зубы. Разумеется, теперь можно сказать – померещилось, да что такое, подумаешь, паучка увидел… Но ведь не померещилось, он был в этом уверен!

– Сядь, – он кивнул на диван. Алена, послушная девочка, села, мимоходом похлопав по лапе тут же восседающего Мишутку. Аспирин прошелся по комнате. Пауков, разумеется, и след простыл.

– Что ты играла?

– Сен-Санс, – нахально соврала Алена. – «Лебедь».

– Ты думаешь, я «Лебедя» никогда не слышал?!

– А что?

Аспирин сплел пальцы:

– Слушай, я ведь могу психануть.

– Напугал ежа голой задницей. Да ты только и делаешь, что психуешь.

Он снова описал по комнате полный круг. Вспомнил Вискаса: «Постарайся не раздражать ее. Почаще соглашайся».

– Ладно, – сказал так кротко, как мог. – Яичницу будешь?

– Буду, – Алена поднялась, прижала скрипку к плечу. – Сядешь за стол – меня, пожалуйста, позови.

С наступлением весны в Алену будто вселился бес. Она грохотала на фортепиано, слушала музыку без наушников, танцевала и прыгала, и при этом так топала, что Аспирин задавал себе вопрос: а как там у Ирины, внизу, не сыплется известка с потолка?

Иногда ему хотелось, чтобы Ирина позвонила и что-то такое сказала бы. Типа, перестаньте топать, у меня люстра падает. Но Ирина не позвонила, даже когда Алена взялась прыгать с дивана в половине двенадцатого ночи. Ирина делала вид, что соседей сверху вообще не существует.

Алена могла по часу сидеть в ванной. Она играла на скрипке, когда Аспирин спал, исчезала непонятно куда и невесть откуда появлялась – он молчал, самоустранившись. Однажды, заглянув под кровать в поисках завалившейся дискеты и встретив там невзрачного паучка, он содрогнулся так, что чуть затылок не расшиб о кроватную раму. Всякий раз, когда Алена заводила незнакомую странную мелодию, Аспирин напрягался и оглядывался вокруг: кто ползет?

Никто не полз.

Надюха по-прежнему обожала его, но ощущения давно потеряли остроту. Ее родители уехали на этот раз в Египет, вся огромная квартира опять была в распоряжении «молодежи», как Надюха называла себя с Аспирином, но он, вот беда, все меньше и меньше чувствовал себя молодым. Рядом с Надиной матроской (а у нее все «прикиды» оказались более-менее инфантильные и даже кукольные) он чувствовал себя в лучшем случае воспитателем детского сада. В худшем – старой развалиной.