Беттина Белитц - Поцелуй шипов

Так как я больше не могла ориентироваться сама, я последовала за мужчиной с ослом, повернувшего в извилистый переулок, где-то должна быть дорога к морю, даже если берег такой крутой. Много времени не понадобилось, и вот я уже нашла тропинку, мужчина с ослом провёл меня к ней. Зигзагом она спускалась вниз, широкие, неровные ступеньки между крошащимися стенами и грубыми, чёрно-коричневыми скалами. Вскоре я оставила погонщика осла позади, вода всё приближалась, шаг за шагом. Но пляжа не было; я заметила это уже издалека. Волны разбивались прямо о камни, камни также и под водой, а море такое волнующее, что плавать здесь опасно. Всё-таки я шла дальше, может быть найду уединённое, ровное место для купания, потому что передвигаться на суше было всё сложнее.

У подножия лестницы сидело несколько туристов, все потные, они снимали на камеру; при том, что кроме моря и камней здесь ничего не было. Я повернула направо и быстро поняла, что придётся карабкаться, чтобы пройти дальше. Мои силы иссякали. Почти на каждом шагу я поскальзывалась и разбивала коленку, руки начали кровоточить, но я упорно продолжала идти вперёд, должен быть где-то пляж, крошечный пляж, где я в последних лучах солнца смогу вытянутся и помечтать об Анжело, чтобы он смог учуять меня и найти, он будет меня искать и найдёт, я должна помечтать…

На следующем валуне, моя сумка зацепилась за острый край уступа, рванув меня в сторону. В последний момент я левой рукой предотвратила падение в расселину, между блестяще-чёрными стенами которой клокотало море, но я сильно ударилась лицом о разъеденную тысячью штормами скалу. По моим разгорячённым щекам потекла кровь.

Я осталась лежать, чтобы перевести дух, и собратья с новыми силами и внезапно услышала: ровный, спокойный шум прибоя, который можно встретить только возле постепенно углубляющегося пляжа, не нервный, нерегулярный плеск воды о базальтовые глыбы.

Я медленно освободила сумку от каменного утёса, за который она зацепилась и как тюлень оттолкнулась от валуна, вновь прислушавшись. Я не ошиблась. Шум прибоя был рядом и настойчиво звал меня к себе, нужно карабкаться дальше, не имеет значения, как сильно ранены мои кожа и кости. Соль моря вновь исцелит раны.

Когда шум прибоя был так близко, что почти заглушал плеск между скалами, я могла ещё только ползти. От любого дальнейшего возвышения у меня выступал на лбе холодный пот, желудок восстал, а мышцы дёргались, как будто руки и ноги били кнутом.

Я беззвучно вскрикнула, когда, обойдя следующую скалу, не обнаружила за ней никакого пляжа. Должно быть у меня акустические галлюцинации, я слышала рокот чётко и ясно, но он шёл слева, от скал, а не от моря, а этого просто не может быть… Скалы не могут шуметь. Всё-таки я вслепую скатилась с валуна, на котором как раз находилась и приземлилась на небольшой стене — своего рода тропки, высеченной в скале, хорошо спрятанной и видимой лишь для тех, кто знал, что она здесь есть. Я легла на неё животом вниз и поползла вперёд, хватаясь вытянутыми руками за края стены и подтягивая вперёд тело, как вдруг внезапно на моё лицо упала тень. Я остановилась.

Да, стало темно. Я находилась внутри скалы… Чёрные камни окружали меня.

Плеск воды слышался здесь лишь приглушённо, но рокот находился прямо передо мной, он затекал в мои вены и клокотал в лёгких, пока организм не начал работать с ним в унисон. Всё синхронно: движения моего кишечника, перекачивание крови, удары сердца, прекрасная гармония, согласованная, тёмно-красная пульсация.

На последнем издыхание я подняла голову и посмотрела наверх. Существо передо мной сидело на голом каменном полу своей пещеры, спрятав ноги под телом, туловище прямое, но расслабленное. Оно было маленькое, почти что миниатюрное. Встав в полный рост, оно достанет мне самое большее до плеча. Но его аура была внушительной и покоряющей, так что я поклонилась бы, если бы уже не лежала перед ним, как вынесенная на берег русалка.

Шум исходил от него, шёл из его груди. Он преломлялся о стены пещеры и возвращался назад, таким образом умножаясь, но никогда не терял свой усыпляющий, гипнотический ритм.

Я не могла сказать, женщина это или мужчина; волосы были короткими, похожими на стрижку, знакомую мне из старых книг по латыни и каменных бюстов античных диктаторов, стоящих в музеях, в глазах которых нет зрачков. Но в его глаза я смотреть не хотела. Я остановила взгляд на его нежном, чувствительном рте, разглядывала слегка крючковатый нос, восхищалась невозмутимостью его плеч и маленькими, нежными ладонями, не сочетающимися с жилистыми мышцами рук, везде только смесь женского и мужского, это сбивало меня с толку, но также радовало.

Я подползла и положила лицо на его колени, покрытые белым одеянием, белым, как простынь на моей кровати, но оно обхватило меня за плечи и подняло вверх. Рокот затих.

— Помоги мне, дитя моё… Помоги.

Моё дитя? Оно заставило меня посмотреть ему в глаза, голубые, как утреннее небо незадолго до восхода солнца, но не их цвет разбил мне сердце, так что соль моря крошечными кристаллами отскочили от моей кожи и словно переливающаяся алмазная пыль, посыпалась на пол. А то, как они на меня смотрели. Глаза, которым я всегда доверяла, глаза, которые не любили яркого света и утешали меня после самых тёмных кошмаров… Глаза, которые узнали бы меня из тысячи, после одного единственно взгляда. Я уже так долго их не видела.

А также его рот, его улыбка — нет это была её улыбка. Её улыбка, когда она подтрунивала над моей непокорностью и всё-таки не оставляла сомнений в том, что она ей нравится, что она даже гордится ей. Её улыбка могла быть предупреждающей и понимающей в одном, могла даже пожурить меня, при этом никогда не пытаясь оскорбить. Иногда она улыбалась только потому, что я была рядом, стояла возле неё и жила… потому что была её ребёнком…

Я их ребёнок. У меня есть родители. У меня есть папа и мама. Они смотрели на меня и спрашивали, где я потерялась. Где же я потерялась?

Я их забыла.

Я забыла моих собственных родителей.

Рыдая, я опустилась на его колени, позволила ему осторожно накинуть на мои дрожащие плечи белое одеяние. Мои веки закрылись, впуская мастера, бдящего надо мной, в то время как я, в глубокой темноте ночи, навёрстывала то, что в течение многих недель не позволяла себе делать. Мой сон.

В первые секунды пробуждения я больше ничего не помнила. Не помнила, где нахожусь, почему пришла сюда, какое сейчас время суток и какой год, а также то, что случилось часами ранее. Я лишь смутно помнила существо, на чьих коленях всё ещё лежала и чей рокот не давал слишком быстро ускользнуть моему сну. Оно медленно и с терпением отодвинулось, у меня в любое время была возможность передумать, попросить, чтобы оно осталось и позволило мне снова погрузиться в пустоту.