Беттина Белитц - Поцелуй шипов

— Твой отец уже принял яд. Я могу похищать сны, мечты и воспоминания, могу подарить людям сон и даже освободить их от плохих мыслей. Но я не могу предотвратить их смерть, когда всё уже началось, достигнув того пункта, когда сознание исчезает. Благодарение богам, что я не могу этого делать. Это было бы проклятием.

Жалкий всхлип вырвался из моей груди, когда я подумала о моих снах, которые с зимы преследовали меня с упрямой регулярностью. Сны, в которых я находила папу, и мы возвращали его назад в семью, но в каждом таком сне я не могла радоваться его возвращению, потому что точно чувствовала, что он этого не хочет. Он был таким уставшим. Он смотрел на меня, а его глаза говорили только одно: дай мне заснуть. Позволь мне снова заснуть.

— Если ты никого не можешь воскресить, тогда сделай по крайней мере то, на что способен, лучше, чем любой человек. Убей! Убей Анжело! — выкрикнула я звенящим голосом. — Убей его! Покончи с этим ужасным господством!

— Этого было бы недостаточно, — тихо ответил Морфий. — И его убийство ничего не изменит. Уже следующий жаждет заполучить это место. Смерти будет недостаточно моё дитя.

Да. Да, он прав. Одной смерти недостаточно. Слишком легко отделается. Должно случится что-то другое.

— Я всё же не понимаю, что в моём отце было такого опасного? Он ведь никого не заставлял сотрудничать с ним, да и не смог бы! Почему они не могли оставить его в покое? Он должен был умереть только потому, что хотел остаться между миров?

— Анжело хотел спокойно охотиться всю вечность. Никто не должен стоять у него на пути или ставить под сомнение то, что он делает. Ни один человек не должен когда-либо узнать о нём и других. Твой отец был ему бельмом на глазу, потому что собирался перейти невидимую черту. Было много причин для Анжело убить его, и некоторые из них ты скорее всего никогда не выяснишь и не поймёшь. Сейчас это и не важно. Есть ещё кое-что, что тебе нужно сделать сегодня ночью на этом острове.

Я удивлённо посмотрела на него.

— Сегодня ночью? — Я не могла себе представить, что бы это могло быть.

— Да. — Морфий кивнул и убрал руку с моего плеча. Я одно мгновение шаталась, потом вернула старую устойчивость и выпрямила спину, так что мой позвоночник приглушённо затрещал. — Сегодня ночью. Прогуляйся по улочкам и перемешайся с существами, которые могут чувствовать. Потом узнаешь, что делать дальше.

— Я это узнаю? Но…

Но Морфий уже отвернулся и отошёл, маленький, жилистый мужчина, скрывшийся в группе туристов, как будто мы никогда не говорили друг с другом.

Я ожидала, что плача и дрожа, рухну на землю, возможно даже начну блевать или потеряю сознание, чтобы больше не размышлять над тем, что случилось. Но мои мысли всё ещё сами по себе возвращались назад, как только доходили до того пункта, где я должна была спросить себя, как же мне теперь существовать.

Однако то, что они останавливались, не удерживало мои размышления от того, чтобы беспрерывно возникали новые вопросы, так что мне вскоре стало не хватать бумаги и карандаша, хотелось записать их, хотя я ужасно боялась ответов.

Один вопрос вскоре стал самым громким из всех: почему Анжело не мог ограничиться убийством моего отца? Для меня всё ещё почти не существовало разницы в том, что мой отец сам установил время смерти, потому что то, что он должен был умереть, было не его решением. Зачем Анжело подружился со мной и переманил на свою сторону? Чистое любопытство? Желание поиграть? Или он действительно что-то ко мне испытывает? Сама уже эта идея наполнила меня отвращением, и я подумала, что меня сейчас вырвет. Мне хотелось избить себя, потому что часть меня, несмотря на отвращение, всё ещё тосковала по нему, видела в нём того самого, того, кто мне нужен, хотела быть рядом с ним, скучала по его самонадеянности.

Но Морфий сказал, что есть другие вещи, которые нужно сделать, и, хотя меня сильно напрягало его расплывчатое задание, его предстояло выполнить немедленно, поэтому нужно вплотную заняться этой проблемой, возможно также потому, что я надеялась таким образом сбежать на какое-то время от моих само разрушительных размышлений.

Сегодня ночью, сказал Морфий. А не сегодня вечером. Солнце только что зашло, и темнота скрывала в себе прозрачность и ясность, каких я ещё никогда не встречала. Оставалось ещё немного времени до ночи, поэтому я сделал то, что он поручил мне, без всякой спешки: я смешалась с толпой людей.

В первый раз, с тех пор, как я попала на остров, я позволила волшебству Ия подействовать на себя. Я не могла радоваться или скорбеть, но была чувствительна к красоте и эстетике, и того и другого здесь в изобилии. Ювелирные и художественные магазинчики выстроились между живописными кафе и ресторанами, все под открытым небом и с видом на море. Красочные фасады домов светились также и в серых сумерках, освещаемые то современными фонарями, то мягким, жёлтым светом свечей или потрескивающими факелами, которые окружали некоторые кафе. Никакой безвкусицы, никаких дешёвых магазинов, никаких погрешностей в строениях на много миль вокруг, всё сделано со стилем и вкусом; было невозможно трезво решить, какой ресторан выбрать, потому что каждый таил в себе свой собственный шарм. Еда при этом была второстепенна, смотреть и наслаждаться — вот основа всего существования. Даже тот явный факт, что берег везде круто спускался вниз, не мог заставить меня паниковать. Нет, меня даже успокаивало то, что я нахожусь так высоко над уровнем моря.

Этот остров сформировался благодаря извержению огромного вулкана, я находилась на его краю, а кратер заполнило озеро. Но всегда, когда я смотрела на море внизу — каким бы тёмным оно не было — моё сердце билось медленнее и более удовлетворённо. Это место может пробудить в людях желание бросить всё, что раньше было важно и остаться здесь.

В карманах брюк я нашла достаточно денег, так что могла бы купить себе что-то в любом магазине, но я только села в одном из ресторанов и заказала тарелку макарон. Я считала постыдным, есть что-то сейчас, но была голодна, а мой желудок с беспощадностью требовал пищу, которая и раньше часто приводила меня в замешательство. Я могла превратиться в дикое животное, когда чувствовала голод, а по близости не было никакой еды. В прошедшие недели — сколько недель, какой сейчас месяц, какое время года? Я не знала! — он играл второстепенную роль. Я вообще ещё ела? Истощённой я не выглядела; очень стройной и натренированной, возможно даже слишком стройной, но не тощей.

Всё же я, на всякий случай, делала во время еды паузы, глубоко и тяжело вздыхая. Вздохи, против которых я ничего не могла сделать. Они появлялись из-за моих мыслей и вопросов, я никак не могла их остановить, и теперь, когда села, повлекли за собой новые вопросы, от которых не было спасения.