Александра-К - Ненависть [СИ]

Можно подумать, Мыш — человек. Боги их знают, что у них за сущности, но одно ясно — проще с Мышом не будет, только сложнее. Какие уж там игры на ложе, уберечь бы его жизнь. Уйдет ведь, как у Ярре, и сгинет, кабаненок дурной…

Эйзе глубоко вздохнул:

− Не хочу…

Воин пожал плечами:

− Ну, как хочешь. Тогда я искупаюсь.

Эйзе сделал резкое движение, но промолчал. Оставалось надеяться, что тваренок отошел уже далеко — такая отличная мишень: безоружный Наместник. Ремигий испытующе смотрел на мальчишку, но тот молчал. Что ж, ладно, так тому и быть. Воин быстро скинул одежду, вошел в воду, поплыл в сторону приблуд. Сзади бесшумно подошел Ярре, зло сказал:

− Тварь, когда же ты прекратишь его предавать? Опять что-то рассказал своим? Думаешь, он молчит — все можно?

Эйзе тихо прошипел в ответ:

− Если так — убей…

Сотник глухо ответил:

− Как же, он позволит… Только запомни, Господин погибнет, тебе защиты не будет. Сразу прикончат…

Мыш молчал. Он не плакал, он словно оцепенел, так же, как во время возвращения в крепость. Плеск воды — Ремигий выходил на берег, присмотрелся к напряженным лицам мышонка и сотника, усмехнулся. Говорить было нечего. А вот облаву устроить бы не мешало, если твари приходят к стенам крепости средь бела дня, то что говорить об охране. Ремигий оделся, резко поднял мальчишку за руку и поволок обратно в крепость — запирать под замок. Эйзе безмолвно волочился сзади, даже не сопротивлялся. Воин втащил его в комнатку в казарме, сердито спросил:

− Связать тебя на время облавы, что ли? Что ты творишь?

Мышонок молчал, Ремигий уже начал тревожиться, Мыш вел себя очень странно. Наместник отошел к окну, с огромным трудом сказал:

− Малыш, у меня давно не было уязвимых мест — просто не было тех, кто мне дорог. Но, если с тобой что-то случится — это будет удар по мне. Я не хочу подобного…

Зачем говорить мальчишке, что боги не терпят возле Цезариона близких людей, умирают они. Но зачем торопить богов? Эйзе молча повернулся и забился в угол, в самое темное место. Воин покачал головой — ну вот, опять начинается все сначала.

− Ладно, после облавы разберемся…

И вдруг Эйзе с плачем кинулся ему в ноги, обхватил колени воина руками, не давая сделать и шага:

− Не надо, не надо облавы!

Наместник растерянно спросил:

− Почему?

Он был настолько растерян, что даже забыл грозно взреветь. Эйзе хрипло ответил:

− Они не убивать пришли — они с гор спустились потому, что совсем нечего есть. Они не уйдут, пока не смогут что-то принести…

Наместник растерянно спросил:

− Откуда ты…?

Ну, как раз откуда — понятно, маленькие ножки принесли по дорожке, но что с этим делать? Как мышонок до сих пор не может насытиться, он видел каждый день. И эти такие же голодные, и тоже, — не взрослые, уж больно маленький след был. Наместник молча сел на пол рядом с Эйзе. Ну, можно просто оттеснить ослабевших тварей в горы и подождать, пока передохнут с голоду. Можно устроить облаву и перебить их всех, если их держит здесь голод, то никуда они не уйдут. А можно…

Что там написал Император в ответ на его жалобы на бесконечную войну на Севере, не имеющую конца: «Мы бы желали, чтобы благословенный мир воцарился и в пределах северных земель…» Ага, мир. Как раз после этого письма вырезали очередной разъезд и трупы выложили в красивом правильном порядке — для большего издевательства. Но оттого, что он прикончит еще пару десятков этих малолетних воинов, — кому станет легче? Темные боги, Империя достаточно сильна, чтобы быть милосердной. Только эти мелкие не поймут ничего. Ладно, и не надо, чтобы понимали, но хоть Эйзе перестанет его бояться. И как это назвать? Но, может, у мелких более взрослый вожак, и он поймет, в чем дело? Эйзе тихо всхлипывал рядом. Воин хмуро спросил:

− Если я дам им еду, они уйдут?

Эйзе кивнул:

− Да, надо будет унести ее в селение.

Наместник цинично усмехнулся:

− А потом вернутся?

Мышонок пожал плечами — он не знал.

Наместник напряженно думал. Пять лет они вели войну с надменными нелюдями, загоняя их все выше и выше в горы. И тем нечего стало есть. И они попытались снова вырваться на равнину, за последние годы нападения на воинов Империи становились все чаще. А если попытаться хотя бы раз отвязаться от их ненависти зерном и хлебом? Мышонок напряженно ждал, он, похоже, понимал, о чем думает Наместник. Но ведь добра не понимают! Да боги с ними, и пусть не понимают. Мыш будет рад. Пара мешков зерна и подрыв образа Империи — не такая уж и большая цена за поцелуй Эйзе. И, опять же, Император будет доволен — попытка переговоров. Да будет так…

Ремигий резко окликнул:

− Ярре, хватит стоять под дверью, войди.

Сотник тут же появился. Наместник мрачно сказал:

− Облава отменяется, пару мешков зерна загрузите на телегу и подгоните ближе к лесу. Если появятся твари — не обстреливать их и дать возможность унести зерно. И зерно не травить — знаю я вас!

Ярре молча поклонился, даже не проявив удивления — мало ли что взбредет в голову Наместнику.

Эйзе вскинул растерянные глаза на воина, тихо прошептал:

− Спасибо.

Воин надменно поднял брови:

− Это мое решение…

Мышонок как-то неуверенно посмотрел на Ремигия, встал с колен, подошел к двери, запер задвижку, вернулся к ложу, присел на него. Воин ошеломленно смотрел на Мыша.

Мальчишка закусил губу, потянул шнурок ворота рубашки, развязывая его, тонкая ткань поползла с худых плеч. Губы горько кривились от унижения. Наместник грубо спросил:

− Так собой и будешь платить за все?

Эйзе отчаянно закусил губу, но продолжал раздеваться — рубашка была велика и просто сползла на бедра, он торопливо возился с завязками штанишек. Ремигий мгновенно поднялся на ноги. Белые худенькие плечи Эйзе выглядели жалко, но этого, как всегда, было достаточно, чтобы возникло мучительное желание. Только Наместник не хотел ТАК. Чтобы тело мышонка было платой за его поступки. Омерзительно это было и грязно. Дышать было тяжело от сдерживаемой ярости. Эйзе торопился, не понимая, что же происходит с Наместником, на лице мальчишки возникла жалкая гримаса — он совсем не хотел этой близости, но дать что-то другое за еду его сородичам просто не мог. Ремигий молча смотрел на мышонка, на безжалостные черные глаза набежала дымка, предметы начали расплываться.

«Он же не любит, совсем не любит… Бросает себя мне, как кость голодному псу…»

Наместник глухо, с яростью сказал:

− Можешь не стараться — я не хочу тебя. И твоя плата мне не нужна!

Дверь вылетела в сторону от бешеного удара, потом резко захлопнулась. Наместник бросился вон из комнаты, не видя, куда бежит. Мышонок застыл в оцепенении, потом повалился на ложе, затрясся в рыданиях. «Он брезглив к этому… Брезглив… Брезглив…»