Александра-К - Ненависть [СИ]

Ремигий вылетел на плац в крепости, увидел, что Ярре распоряжался погрузкой мешков с зерном, и их было далеко не два — полную телегу нагрузили. Воины ворчали, но таскали, а кто будет — на Севере рабов не было: твари для этого не годились, а гнать караван через всю Империю — дорого выходило. Поэтому привычно обходились силами той же сотни. Хорошо, что хоть пахали землепашцы, а вот на Юге первое время не столько воевали, сколько запахивали дикие земли. Ремигий усмехнулся грустно — его сотни нет, теперь помнит только Ярре и старики из его сотни. Уж какая борозда выходила у неумех, а что мог сделать патриций, сроду до этого сохи и в глаза не видавший? Даже в Африке было веселее — львы, охота на элефантов, дикие племена, война…

Ярре уже закончил погрузку, криками коня с повозкой погнали к воротам, дальше — бегом, под прикрытием повозки, к черте леса и так же бегом — обратно. Слава богам, твари не стреляли. Ремигий поднялся на башню — интересно, твари ушли или Мыш прав? Долгое время ничего не происходило, лошадь мирно пыталась пастись, уздечка, правда, мешала, но какие-то травинки она все-таки срывала. Потом Ярре тихо сказал: «Вот они…» Из тени деревьев появилась неясная фигурка, шмыгнула к мешкам, посмотрела, что там. Воины крепости все это время держали ее на прицеле, но приказа стрелять не было. Наместник молча смотрел, что будет дальше. Довольно долгий перерыв — видимо, совещались… Потом бесплотные фигуры тварей появились вновь, один запрыгнул на телегу, второй потянул лошадь в лес. Боялись они смертно — все время оглядывались на ощетинившуюся стрелами лучников стену крепости, но Наместник приказа стрелять не отдавал. Наконец, твари вместе с добычей скрылись в лесу.

Ремигий с видимым разочарованием проводил их взглядом. Страшно захотелось есть… И вдруг он вцепился в дерево перил забрала крепости до белых костяшек пальцев. А ведь ты тварь, Цезарион! Тебе хочется есть! А мальчишке каково — он же все время голодный, а ты еды ему не оставил, с собачьим визгом вылетел раны зализывать. Наместник вдруг с ужасом понял — Мыш зависит от него всей жизнью. У него просто больше ничего нет. Одиночка — явно даже захудалый род не отдал бы ребенка на такое поругание и позор, хоть и высокого рода — возглавил отряд смертников. Пережил такой позор и жив до сих пор только потому, что Наместник пожалел. Ни одной вещи своей нет. Гордость сломлена насилием, и он вынужден заглядывать в глаза своему насильнику, чтобы выжить. А ты бесишься, что не любит! И моришь его голодом. Тварь ты, Цезарион!

С трудом Наместник попросил:

− Какой- нибудь еды принесите в мою комнату. Ярре, проследи за всем — я пойду посплю все-таки…

Сотник понимающе кивнул.

Воин вошел в комнату, знакомая картина — Мышонок лежит ничком на ложе, прижимает к лицу его плащ. Сколько же можно его мучить своей похотью, ну не хочет он тебя, платить ему за свою жизнь нечем — вот и пытается заплатить своим телом. Ну не нужен ты ему. Оставь, пусть просто живет возле тебя…

Ремигий осторожно присел на край ложа, ласково позвал:

− Мыш, маленький, есть будешь?

Худенькое плечико только дернулось. Тихий стук в дверь — руки одного из приблуд осторожно просунули блюдо с едой, и тут же парень исчез. Воин взял блюдо, донес его до кровати и поставил возле Эйзе. Виновато сказал:

− Малыш, я лишнего наговорил, не обижайся, поешь лучше — молочка тебе достали…

Тихий всхлип в ответ. Воин осторожно потянул за плечо:

− Мыш, ну не сердись, а?

Обиженный писк… Ремигий уже и не знал, что делать… Мышонок поднял опухшее от слез лицо:

− Уходи, не хочу быть с тобой рядом…

Воин засмеялся через силу:

− Мыш, ну куда же я уйду. Ну прости, правда, прости…

Опять всхлип… Воин приподнял его за плечи, прижал к себе, тихо шепнул на ушко:

− Эйзе, ну я глупец, ну прости…

Мышонок молча вырывался из его объятий, горько плача. Воин был готов забить те слова, что он бросил Мышу, убегая, себе обратно в глотку и подавиться ими, но сделать-то ничего нельзя — только мириться. Он же голодный, а есть теперь не будет. И снова:

− Мыш, ну не плачь, прости…

И вдруг мышонок резко обвил руками шею воина и повалил его весом своего тела на себя. Ремигий только успел выставить руки вперед, чтобы не раздавить хрупкого мальчишку. Эйзе схватил руками голову воина, пригнул с себе и прижался ледяными солеными губами к губам ошалевшего от неожиданности Ремигия. Тот только прошептал вопросительно, мучительно млея от восторга и ожидания: «Мыш?» Эйзе только головой мотнул, не отрываясь от губ воина.

Целовался он очень неумело, не давая партнеру даже раскрыть губы, просто прижимался изо всех сил, но Ремигий был рад и этому. Эйзе по-прежнему крепко держал Ремигия за шею, поэтому мальчишку пришлось ласкать, опираясь на локоть, чтобы не прижать и не сделать больно, одной рукой. Очень осторожно — чтобы не напугать, воин отлично помнил, что было, когда Эйзе прижали к земле приблуды, защищая от стрел.

Эйзе по-прежнему висел на шее Наместника, а тот мучительно нащупывал путь ласк мышонка. Воину было жутко страшно — если снова кровавые пятна, плач мальчишки, боль и унижение в его глазах? Одно дело — Рыжик, достаточно умелый и умеющий себя избавить от чрезмерной боли, другое дело — невинный Мыш… Горюшко синеглазое, радость мышиная… Очень мягко ладонь Ремигия легла на плечо мышонка, успокаивающе поглаживая его, Мыш что-то неразборчиво пискнул, чуть прикусил губу воина. Он по-прежнему отчаянно цеплялся за своего партнера, пытаясь пройти через страх вместе с ним. Да только бесстрашный воин боялся не меньше.

Ремигий осторожно, удерживая мышонка за плечо и прижимая к себе, сел — так ласкать его было легче и не надо было бояться придавить. Мыш покорно льнул к его груди, прижимался, длинные волосы смешно щекотали грудь и плечи воина. Очень мягко ладонь воина пробралась под рубашонку, погладила лопатки, между выступающими трогательно косточками, пробежалась по позвонкам, мышонок тихо зашипел. Не больно — точно, но неприятно, что ли? Но мышонок выгнулся, тихо шепнул: «Еще!» Воин засмеялся, Мыш опять вцепился в его губы поцелуем. Хорошо: рубашка осторожно стянута через голову, мышонок только мотнул головенкой, вылезая из широкого ворота. Теперь можно и рассмотреть повнимательнее, и приласкать. Воин высвободился от губ Эйзе, начал целовать закинутую назад шею, потом чуть ниже, ключицы, плечи. Когда-то он так же ласкал женщин в столице Империи. Давно. Почти забыл, как это делать. Руки его осторожно, раз за разом, касались спинки и лопаток малыша. Только лаской, только в любви и нежности, только когда он даст понять, что хочет этого сам… Эйзе растерянно таращился на воина — возбуждение от ласк коснулось его разума, а вот тело не отвечало совсем. Слишком молод, слишком истощен. Воин улыбнулся, нежно коснулся темных сосков, чуть прижал их пальцами, Эйзе тихо всхлипнул. И вдруг резко вырвался из рук воина, спрыгнул с кровати. Ремигий растерянно смотрел ему вслед. Мальчишка шмыгнул за занавеску, послышалось шуршание снимаемых штанишек, потом плеск воды. Воин едва не засмеялся вслух, но побоялся обидеть возлюбленного, мышонок торопливо купался — благо, для умывания приготовили кувшин воды. Мыш, боги, ну какой же ты смешной!