Александра-К - Ненависть [СИ]

— Что, не нравлюсь?

Ему было страшно даже представить, что сейчас творилось в голове у мальчишки. А Эйзе встал, подошел ближе и вдруг нежно провел по дергающейся от тика щеке воина, погладил жесткие черные кудри:

— Нет, нравишься. Пожалуйста, научи меня этому удару — он был… красив…

Воин поднял к нему ставшее беспомощным лицо, тихо сказал:

— Научу…

И подумал про себя: «Даже если ты меня потом убьешь этим ударом…» И услышал почти беззвучный ответ на свои мысли: «Нет, нет, никогда…»

Воин хмуро сказал:

— Поздно уже, спать пора… Иди поешь и пора ложиться…

Эйзе покорно кивнул — он, все-таки, чувствовал себя немного виноватым, поэтому старался не спорить. Быстро прожевал кусочек сыра, попил молочка, где-то нашли для него — Ярре постарался, подошел к кровати, начал раздеваться, воин только вздохнул — несколько часов назад были вместе и снова, — только увидел белое голенастое тело, — привычно заныло в паху. Нет, хватит любовных игр — мальчишке надо отдохнуть после всего. Слава Богам, успели сегодня — дело могло плохо кончиться, — убили бы. Мышонок скользнул под одеяло и довольно пискнул. Когда воин подошел, то Мыш уже славно сопел. Ремигий осторожно вышел из комнатки, зашел в соседнюю — Ярре еще не спал, сидел с бокалом вина в руке. Увидев господина, сотник почтительно приподнялся, тот просто сказал:

— Завтра с рассветом собери людей — надо будет прочесать окрестный лес, поискать схроны, сами-то ушли, скорее всего.

Сотник молча кивнул, Наместник продолжил:

— Нужно двух воинов для охраны Эйзе, а приблуд возьмем с собой — иначе все вместе крепость разнесут.

Ярре усмехнулся, кивнул. Воин вернулся назад, прислушался — Эйзе спокойно дышал, иногда тихо попискивал во сне. Быстро разделся и лег рядом. Мышонок тут же подобрался поближе и прижался всем телом — греться. Ремигий тихо засмеялся, засыпая…

Как говорить с существом, не знающим страха смерти, не боящимся боли, совсем ничего не боящимся? Как сказать, что, если он погибнет, то жизнь потеряет смысл? Простой способ убить Наместника Империи — убить его возлюбленного, а дальше жизнь сама по себе станет не нужна, вплоть до полной невозможности ее продолжать. Так просто… Но как вбить в упрямую светлую голову понимание того, что их жизни связаны? Как научить беречь себя, чтобы уберечь другого? Глупые слова: «Люблю тебя» ничего не могут сделать, слишком много было плохого прежде. Вот он — спит рядом, тихо попискивает во сне, беспокойно поворачивается — видимо, бой снится. Ну как сказать боевому Мышу, что Наместник хочет, чтобы Мыш встретил его живым и сегодня, и потом. Его глубокая вера в то, что воин спасет его в любом случае и ничего плохого не произойдет, как бы страшно не было вначале, привела к отчаянному безрассудству. Да и приблуды тоже хороши — похоже, они тоже верят в это. Вся сотня верила — только их нет уже одиннадцать дней. Ладно, мальчишку придется разбудить и поговорить перед отъездом — иначе ни одна охрана не справится.

Осторожный поцелуй в щеку, тихий шепот: «Просыпайся, нарушитель спокойствия города!» Мыш открывает сонные глаза, нежно что-то шепчет, тянется к губам воина — выпрашивает поцелуй. Ремигий-то уже одет, только доспехи осталось надеть, взять оружие. Воин осторожно касается теплых губ, Эйзе вдруг очень неожиданно прихватывает его губу острыми зубками — это игра, маленькая ловушка для большого человека. Воин ласково отстраняет его:

— Эйзе, мне поговорить с тобой надо.

Мыш старательно таращит слипающиеся от сна глаза — для него этот разговор где-то между явью и сном. Ремигий очень ласково говорит:

— Малыш, после вчерашнего тебе придется посидеть в казарме. Охранять тебя будут, приблуд я заберу с собой — а то вы всю крепость развалите. Могут попытаться отомстить — я прошу, пока я не вернусь, не надо уходить…

И про себя, — да если ты захочешь уйти, — никакие стены тебя не удержат. Мышонок с надеждой вдруг спрашивает:

— А когда вернешься — можно будет?

Конечно, для того, кто всю жизнь провел в горах, тьма домов людей — плен. Воин облегченно соглашается:

— Конечно, можно!

Лукавый Мыш продолжает торговаться:

— Если я буду хорошо себя вести — ты выполнишь мое желание?

Воин уже торопится, хотя уходить безумно не хочется. Поэтому с радостью, что расставание обошлось без слез, он дает опрометчивое обещание:

— Да, малыш, я выполню…

Луну и солнце с неба, облака на ложе, звезду на шейку, — отпусти, милый, не могу уйти от тебя… Мыш тихо смеется:

— Ты обещал…

И синие глаза — страшно лукавые, что-то задумал. Отдохнул, страх от пережитого прошел — вот и шалит… Все, все, я ухожу, почти ушел… Эйзе беззвучно вздыхает — ушел…

Ярре уже ждет во дворе, держит коня Наместника. Ну, пора. Солнце встало. На коня и — вперед. Как всегда уже пять лет — сначала они, потом мы их. Покой на пару месяцев, потом все снова. В горы воины Империи сунуться и не мечтают — проводников нет, а местные поселенцы боятся горных троп не меньше, чем их охраняющие. Равнины уже заселены, но твари в горах — хозяева. И только голод заставляет их спускаться вниз. Так можно играть очень долго — у Империи достанет людей, чтобы заменять погибших, но твари долго выжить не смогут — если посылают в бой подростков. Надо потом все-таки спросить, сколько лет Эйзе.

Старый сотник внимательно вглядывается в лицо Наместника, тот забылся на какое-то время, видимо, думает об Эйзе — лицо смягчилось, губы улыбаются, а вот что-то горькое пришло в голову — губы сжались, как от сдерживаемой боли. Удивительно видеть пробуждение каменного сердца — словно все, что спало в течение многих лет, выплеснулось за несколько дней на странного возлюбленного. Ну кто бы подумал — тварь, презренная тварь, — не человек, а Господин млеет от нежности, от одного прикосновения смешного скуластого мальчишки. Смешно. Хотя, если бы не произошел мятеж главы рода против молодого Императора — был бы уже давно женат и были бы наследники рода. Бедный Альберик, он так надеялся, а получил вот такое. Позор на седую голову.

Воин, почувствовав чужой взгляд, повернул голову, усмехнулся:

− Я сильно открылся, похоже, все, сейчас.

Выразительное лицо словно закрылось темной завесой, но глаза-то оставались живыми…

Привычная работа — спешились и цепь воинов пошла вперед. Тактика неэффективна — твари, скорее всего, уже сутки, как отступили, так что облава − для очистки совести да ликвидации схоронов. Ладно, сотню оставим для усиления гарнизона. Это еще конец лета. А что будет зимой, когда в горы придет настоящий голод? Придется метаться по стране из конца в конец, иногда успевая, иногда — нет. Они не хотят говорить, да и после первой попытки, — когда послы Империи были убиты, — никто не рисковал соваться в горы. Император прислал сюда два года назад жутко надменных легионеров, обученных подавлению восстаний в присоединенных Империей землях. Боги, как насмешливо и презрительно их командир смотрел на опального Цезариона: такое начало военной жизни — Африка, Галлия, и такой глупый конец… Они имели глупое бесстрашие сунуться в горы без проводников, полагаясь на нюх специально выдрессированных псов Императора. Ремигия даже не просили о помощи и поддержке. Горькие были лавры: погибла половина отряда, просто позамерзали и от незначительных ранений, — твари измотали их бесконечными погонями по горам, внезапными нападениями и исчезновениями… Ладно, было-было… Слава Богам, что тогда ноги унесли…