Александра-К - Ненависть [СИ]

Двое. Человек и тварь. Мальчишка-первогодок, воину даже показалось, что он помнит его — похоже, из многострадальной сотни Анта. И совсем юный твареныш. Переплелись в предсмертной судороге, толком не разобрать даже, как они лежат друг на друге, так крепко стиснуты руки и ноги в борьбе. Мертвы. Цезарион наклоняется пониже, пытается оторвать руки твари от горла мертвого воина. Ему это удается, он отталкивает тонкое заледеневшее тело твари в сторону. На мгновение окровавленные волосы сваливаются с лица — Наместнику кажется, что мордочка твари похожа на лицо котенка, напавшего на него там, у реки. Трудно сказать, слишком много крови на лице, глаза полуоткрыты, видна зеленая радужка. Даже если это так — котенок мертв.

Слабый хрип и полузадушенный вздох заставляет его обернуться. На воина в упор смотрят жестокие зеленые глаза предводителя тварей. Как он сумел подойти незамеченным — боги знают, но он рядом, стоит по колено в снегу и смотрит в глаза Цезариону. У кромки леса страшно поблескивают наконечники стрел, наложенных на тетиву. Твари рядом. Они готовы в бою. Ремигий оглядывается — люди заметили отряд, сотни стоят с боевом порядке, лучники тоже готовы к бою. И останавливает и тех, и других только одно — оба их предводителя — на линии огня. И не отдают приказа о начале боя…

А человек и тварь продолжают смотреть друг на друга, пронзая взглядами, полными ненависти. Есть за что ненавидеть и тому, и другому. Забыть это невозможно. Еще немного…

Слабый полузадушенный хрип заставляет их отвести глаза. Котенок внезапно хрипит и выгибается всем телом — он жив. Владыка тварей делает незаметное движение в сторону раненого соплеменника, но подойти ему мешает человек. Снова взгляд глаза в глаза. Но только жестокие глаза владыки вдруг становятся полными неуверенной мольбы. Тварь — просит? Слабый стон позади человека — похоже, мальчишка тоже жив, и сейчас приходит в себя. И забрать его Наместник не может — под прицелами луков тварей это невозможно. И так же невозможно спасти раненого тваренка их Владыке. Почему он здесь? Почему пришел на место боя? Почему твари не вступают в бой, словно выжидая чего-то?

Человек и тварь безмолвно смотрят друг на друга. Надо было привыкнуть каждый день видеть смешную мордочку Эйзе и его истинный облик, чтобы сейчас рассмотреть, как неуловимо меняется внешне бесстрастное лицо зеленоглазого предводителя, как исчезает скуластая маска, как становятся правильными черты лица, как страдание и боль проступает на замкнутом и ледяном прекрасном лице. «Кто тебе этот котенок?» Зов человека, видимо, проникает в разум твари. «Дитя…» Теперь вздрагивает Ремигий — он не ожидал услышать такой ответ, полный боли и мольбы. «Кто тебе это дитя?» — «Мой солдат…» Зеленые глаза твари широко распахиваются от удивления, потом в них встает безнадежность — за жизнь солдата не отдадут жизнь его дитынки. И внезапно Ремигий грубо и хрипло говорит вслух:

— Забери своего, отдай моего! Забери и уходи! Иди!

И гордый Наместник Империи отступает назад, пропуская тварь к обледенелому телу юного воина-твари. И одновременно прикрывает собой тяжело стонущего молоденького человеческого солдатика. Тихий вздох со стороны леса и поля — оба отряда видят, что происходит. Все боятся стрелять, никто не хочет начинать бой.

Краткие мгновения тварь смотрит в лицо Наместника испытующе, потом осторожно шагает к своему «дитя», поднимает его на руки, подставляя незащищенную спину под удар человека. Но Цезарион стоит неподвижно, ждет, пока отступит тварь, чтобы забрать человеческого мальчишку. Пока они рядом — стрелять никто не будет — иначе погибнут все четверо. Пока-да, но что будет потом, когда они начнут отступать к своим?

Владыка тварей, держа на руках своего воина, медленно поворачивается в сторону леса, громко кричит:

— Стрелять по людям запрещаю! Запрещаю!

Слабое шевеление в рядах тварей, но … ни звука в ответ.

— Иди. Мои без команды стрелять не будут. Иди…

Голос Цезариона дрожит от ярости и ненависти. Но хотя бы один из отряда уцелел, надо дать выжить хотя бы ему. А, значит, в тварей стрелять нельзя. Пока Наместник не прикажет — никто и не выстрелит — там Ярре — он проследит.

Снова угрюмый и злобный взгляд зеленых глаз-словно не они молили только что о пощаде для раненого. И холодная усмешка в ответ в черных глазах человека. Но тварь начинает отступать назад, а Наместник берет на руки своего раненого и идет вперед — к своим воинам, к своей человеческой жизни…

Отряд тварей испарился мгновенно — как только их владыка донес раненое дитя до границы леса. Наместник даже не почувстовал этого, стоял спиной к ним, отдавал раненого кому-то из отряда. Все время, пока собирали трупы, грузили их на запасных коней, приведенных с собой, разбирали оружие, его волновал только один вопрос — почему вернулись на место боя, почему даже не попытались напасть? Ярре зло шипел что-то, перевязывая порубленного мальчишку-тот снова потерял сознание. Наместник просто ничего не понимал — с одной строны — постоянные нападения, с другой — зеленоглазый владыка пропускает их без боя уже дважды. Чтобы тварь проявила сентиментальность и из-за своей крови отказалась от войны с ненавистными людьми — это было бы чересчур. Достаточно было вспомнить, что сделали с Эйзе. Жестокий хладнокровный правитель. Но боя не было и на этот раз. Едва не впервые в жизни Ремигий почувствовал растерянность- он не понимал врага и не мог предугадать его мысли. Надо будет спросить Мыша, что это все значит.

— Господин! — голос Ярре звучит хрипло. — Мы закончили…

— Сколько их?

— Двадцать, если не считать выжившего.

Да уж, милосердие тварей — изо всех выжил один, да и то, похоже, что ему попался юный и неопытный противник, а то тоже бы прикончили. Ненависти нет. Глубокая горечь и усталость. Нет жалости, только боль. Лицо Наместника снова кривится от нервного тика, то, что было преодолено месяцем покоя с нежным, ласковым Эйзе снова исчезает, приступ ярости накатывает на Цезариона. Но он старается сдержаться — на ком вымещать боль и отчаяние? На воинах сотни Ярре, на несчастном умирающем мальчишке?

— Возвращаемся…

Что-то такое звучит в голосе Наместника, что воины быстро расступаются перед ним, пропуская к коню. Это потом он будет смазывать ступни мазями и шипеть, и ругаться от нестерпимой боли, а сейчас взлетел на коня, сжал его бока, посылая сразу в галоп.

И снова знакомые ворота, створки открыты — их явно ждали. Наместник чуть придерживает коня, чтобы не стоптать охрану и его домочадцев. Высыпали во двор — похоже, это уже становится традицией дома Цезариона — его встречает его раб, его возлюбленный, его приемыши, фазанята, темные боги их забери, и, конечно, рыженький Лис. Ну как без него. Эйзе встревоженно смотрит в лицо воину — тик не прошел, лицо по-прежнему неудержимо кривится, дергается угол рта. Значит, произошло что-то очень серьезное. Ремигий осаживает коня, быстро спрыгивает на землю — боль в обожженных ступнях рвет сердце, но он только крепче сжимает губы. Берси пытается ухватить его руку, но Альберик, увидев, изуродованное мучительной судорогой лицо Наместника, испуганно подхватывает тваренка на руки, прижимает к себе пищащего Моди — когда Ремигий в такой ярости, он и убить может. Почему-то это оказывается последней каплей, переполнившей терпение воина, и он, отстранив от себя было потянувшегося к нему Эйзе, убегает в дом.