Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

— Ты ни разу не был в настоящем бою! — отчитывал каудихо. — Ты еще не воин. Как ты посмел покуситься не просто на девицу — на талмеридку?!

— Я был в бою!

— Ты не воевал, только помогал настоящим воинам. Это не считается. Ты не прошел воинское посвящение.

Что тут было ответить? Только промолчать и опустить голову.

— Пойми сын, — отец похлопал его по плечу, и Виэльди вскрикнул. — О, извини. Да… тебе сейчас несладко, но это во благо. Запомни: ты — сын каудихо. Нет нужды унижать себя и брать женщин силой. Придет время, и многие из них сами почтут за честь… — он замялся, хмыкнул, но тут же продолжил. — Мы, талмериды, один народ. Так не смей оскорблять женщин своего народа! Этим ты оскорбляешь себя и всех нас! Ты можешь брать силой вражеских дочерей, жен, сестер. Но для этого сначала должен стать воином. Понял?

— Да…

Он и правда понял. Урок запомнился не просто надолго — навсегда.

Когда в следующий раз Виэльди встретился с Сарэнди, то оказалось, что у приятеля тоже кровоподтек на половину лица. Они быстро посмотрели друг на друга, улыбнулись смущенно-понимающими улыбками и, не сказав ни слова, разошлись.

Удивительно, что после всего случившегося Зейниса подружилась с Данеской. Хотя, может, ничего странного. Похоже, отец дал богатый откуп, иначе как бы дочь бедного скотовода вышла замуж за племянника главы клана Тиррейта?

— О чем ты задумался? — спросила Данеска.

— Да так… Ни о чем, — пробормотал Виэльди.

— Скажи… а ты когда был в Империи, ты его видел? Ну… наследника?

Во взгляде Данески горел мучительный, болезненный вопрос — захотелось немедленно приласкать ее и утешить. Виэльди сдержался: незачем травить душу: ни ей, ни себе.

— Издалека видел. Толком не разглядел. Я же не был при дворе и не буду, пока отец не представит меня императору.

— А когда представит?

Ну и как ей ответить, при этом не напомнив о ненавистном браке? Хотя Данеска, похоже, и так постоянно о нем помнит… Виэльди вздохнул.

— Представит, когда мы все туда поедем… На твою свадьбу.

Она промолчала и отвернулась.

За стенами завывал ветер — буря все не унималась, а внутри сопели кони, потрескивали масляные лампы, бросая слабые отсветы на профиль Данески, такой красивый… Виэльди отвел взгляд, пытаясь справиться с внезапно нахлынувшим влечением. Вот только что она была сестрой — но вмиг стала желанной женщиной, хотя ничего для этого не делала. Ну что за напасть?! Когда это наконец закончится?

…Когда она уедет. Быстрей бы…

Подумал так, и сам на себя разозлился: он пожелал Данеске того, чего она жаждала избежать, и все потому, что неспособен справиться с собственной похотью! Ну почему именно сестра? Разве мало на свете женщин?

— Мы можем пойти домой, — сказал Виэльди. — Песком нас, конечно, занесет, но дорогу найдем, не заблудимся.

— Нет, — Данеска покачала головой. — Не хочу выходить. Здесь так… уютно. Навсегда бы осталась! Будто мы… будто я ограждена от всего мира.

У Виэльди было похожее ощущение.

— Тогда давай спать. Буря до утра вряд ли утихнет.

Она кивнула и, отвернувшись от него, свернулась калачиком. Какое-то время Виэльди смотрел то на затылок Данески, то в стену, потом лег на сено, закинул руки за голову и скоро уснул.

Солнечный луч упал на веки, и Виэльди открыл глаза. Посмотрел вверх, на окошки под потолком конюшни — так и есть, только что рассвело, и утренний свет мутно-желтыми полосками пробивается сквозь слюду, золотит зависшую в воздухе жирную пыль.

Левая рука онемела. Ясно отчего: голова Данески покоилась на его плече — видать, сестра перевернулась во сне. Или не во сне? Может, она так легла намеренно, когда проснулась среди ночи? Ведь и ее мучит та же страсть, что и Виэльди, это невозможно не заметить: взгляды украдкой, мимолетное смущение при разговоре и розовеющие щеки, неумело скрываемая ревность — подумать только! — к княжне.

Виэльди осторожно, чтобы не разбудить Данеску, высвободил руку и вгляделся в любимые черты — ну да, любимые! Неясно, какой любовью он ее любит — братской или мужской, — но то, что любит, несомненно. Едва касаясь, он провел подушечкой большого пальца по ее губам… Такие теплые, влажные, нежные… Ну как тут удержаться и не притронуться к ним в поцелуе? Слегка… Так, чтобы она не заметила, не проснулась…

Она проснулась. Распахнула глаза, но вместо того, чтобы отвернуть голову, потянулась навстречу и не дала ему отпрянуть: зарылась пальцами в его волосы, выгнулась и, тихонько застонав, прошептала:

— Любимый мой…

Ее тело горячее, ее груди вжимаются в его грудь, ее губы раскрываются, она покусывает их, а потом и нижнюю губу Виэльди. Не удержаться, не вздохнуть, не оттолкнуть! Невозможно! Данеска! Безумие! Проклятие!

Разум оставил. Овладеть ею прямо сейчас! А потом снова и снова — и всегда! Каждый день! Потому что она принадлежит ему! Никакому не наследнику — ему!

— Данеска… — прохрипел Виэльди. — Моя Данеска…

И снова губы к губам, и снова сплетаются руки и тела, и вот уже он почти снял с нее одежду, и…

— Сучата! Да чтоб вас шакалы во все дыры! Да я вас своими руками прибью!

Виэльди едва успел обернуться, а ноги уже обожгло хлыстом.

Отец!

Как они не услышали, что засов открылся? Не услышали скрипа двери и звука шагов? Неужели настолько помутились рассудком? Как жаль, что конюшню нельзя запереть изнутри… Если бы не это…

Виэльди перевернулся и сел, мельком глянув на Данеску: она спряталась за его спиной, прикрывая обнаженную грудь соломой и одновременно пытаясь натянуть платье.

Андио Каммейра стоял, открывая и закрывая рот, его ноздри раздувались, как у разъяренного быка, в одной руке он сжимал кинжал, в другой — плеть, а в глазах полыхало такое неистовство, что Виэльди подумал, будто сейчас каудихо перережет глотки собственным детям.

— Иди сюда! — рявкнул отец и оглянулся на молодого конюха из рабов. Тот приблизился. Надо же, Виэльди только сейчас его заметил. — Ты все видел, так?

— Нет… Нет, господин… — залепетал раб. — Ничего не видел. Даже не понял, из-за чего ты гневаешься… Я же позже вошел.

— Может быть… — Андио Каммейра покивал. — Но осторожность не помешает.

Взмах кинжала — и раб распростерся на полу конюшни. Кровь с бульканьем выплескивалась из рассеченного горла, окрашивала дощатый настил и стекала вниз, впитываясь в землю.

Данеска взвизгнула, Виэльди зажал ей рот: лучше не злить отца лишний раз.

Каудихо закрыл двери и, взмахнув плетью, двинулся к детям.

— Сучата… — прорычал он. — Живого места не оставлю!

Виэльди вскочил на ноги. Первый удар пришелся по груди, второй тоже, третий по голени — тут не удалось удержаться, и он упал на колени. Очередной замах, очередной удар, полоснувший по шее и спине. Потом еще и еще. Виэльди покорно это сносил — все же горный лагерь не прошел даром, там приучали терпеть и боль, и холод, и прочие невзгоды.