Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

Серое небо сливалось с серым морем, и казалось, будто горизонта вовсе нет — и вверху, и внизу сплошная муть. Отец говорил, что в иное время года море и небо над ним немыслимо прекрасны, но Данеска не хотела в это верить. Для нее они навсегда останутся уродливыми, потому что по этому морю и под этим небом ее везут в холодную Империю.

Они уже третий день в пути, родной берег давно не виден, и вокруг только сизые воды, а впереди — бесконечность.

Мерно ударяют весла, плещутся волны, барабан отбивает ритм, переругиваются моряки-имперцы, что-то там делая с парусами, кричат и хохочут огромные чайки, — вот и все звуки. Они впиваются в голову, от них уже тошнит…

Ой, и правда тошнит!

Данеска ринулась к борту, перегнулась, и ее вырвало желчью: она со вчерашнего дня ничего не ела — не хотелось. Что с ней такое? Неужели травы не подействовали? Нужно найти отца и сказать об этом…

Снова закрутило в животе, но в этот раз она не успела перегнуться за борт, и ее стошнило прямо под ноги.

— Эй… Тебе плохо? — раздался за спиной голос Виэльди.

— Уйди, подлец… Отстань! Ты преда… — новый спазм прервал обличительную речь.

До чего же стыдно! А вдруг это не дитя во чреве, вдруг она заболела позорной кишечной болезнью? Данеска повторила мысль вслух:

— Я чем-то заболела… Я умру?..

— Нет, глупая, — он засмеялся. — Ну если только от собственного страха. Тебя просто укачало. Такое случается, к тому же ты впервые на корабле. Иди сюда… — Он подхватил ее на руки, не спросив согласия, не обращая внимания на возражения, и прижал ее голову к своему плечу. — Так тебе будет легче, вот увидишь. Закрой глаза, дыши глубоко и медленно.

В конце концов Данеска послушалась и с удивлением обнаружила, что и впрямь полегчало. Интересно, это потому, что она сделала, как он велел? Или потому, что это — именно он , и в его руках так уютно и спокойно?

— Хочешь, отнесу тебя к отцу? Он подержит…

— Нет… — шепнула Данеска. — Мне хорошо… Держи, не отпускай…

Он такой теплый, такой… слов не подобрать… Она все-таки открыла глаза, потянулась к нему губами и украдкой, чтобы никто не заметил, коснулась шеи. Виэльди вздрогнул и крепче прижал ее к себе.

Что? Гордость? Да ну ее! Какой в ней смысл, если Данеска, может, последний раз в жизни целует любимого!

Она снова притронулась к нему губами, но теперь не к шее, а к скуле — той, где шрам, полученный из-за нее… ради нее.

— Ну зачем я тебя полюбила?.. — пробормотала Данеска.

— Я тоже спрашиваю себя: зачем полюбил? Но к чему вопросы, если на них нет ответов? Все было бы намного проще, если… — он запнулся и не закончил фразу. — Прости, что отказался от тебя.

— Никогда не прощу!

Однако пальцы, которыми она перебирала его волосы, и губы, которыми касалась его шеи, говорили о другом, и Данеска это понимала.

— Прекрати… — прохрипел Виэльди. — Не делай так, иначе я не сдержусь, уволоку тебя в трюм и…

— Ну так уволоки.

— Нет, — отрезал он. — Нельзя, ты это знаешь. Лучше я отнесу тебя к отцу.

…А вот теперь и правда не прощу!

На четвертый день впереди показалась земля: так утверждал впередсмотрящий, но Данеска по-прежнему не видела ничего, кроме моря и неба, слившихся в мутную полосу на горизонте. Лишь к вечеру из тумана выплыли очертания берега и смутно-различимые вдали башни. Они исчезли, как только стемнело, и теперь корабль шел на свет сигнальных огней.

Стоять на палубе было холодно, Данеска совсем озябла, несмотря на толстый, подбитый мехом плащ. Зато здесь был свежий воздух, не то что в крошечном помещении-надстройке, в котором ее разместили.

В порт прибыли уже ночью. Данеска думала, что сразу сойдут на берег и отправятся к распроклятому наследнику, но отец сказал, что пока лучше остаться на корабле и добавил:

— С утра ты переоденешься в имперское платье. Оно в сундуке, помнишь?

Еще бы она не помнила, она его не единожды разглядывала: из набивного зеленого шелка, вышитое золотыми нитями и очень красивое. Даже красивее, чем было на той княжне из Адальгара, но это ничуть не радовало. Данеска согласилась бы всю оставшуюся жизнь ходить в лохмотьях, лишь бы не в Империи и не женой принца!

— Хорошо, как скажешь.

— Ну-ну, не грусти, — улыбнулся каудихо и погладил ее по щеке. — Вот увидишь, все не так страшно, как ты себе напридумывала. Ступай, выспись, теперь качки не будет, ты наконец отдохнешь. И не теряй меня. Я уйду ненадолго, нужно кое с кем встретиться, — он перевел взгляд вдаль и сказал, будто самому себе: — Потом-то мне вряд ли это позволят…

Город встретил Данеску противной моросью. Сизая мостовая, испятнанная бурой грязью, блестела от влаги, дома и башни из серого камня стояли, насупившись, угрюмо взирая на чужаков отверстиями окон.

Тут и там сновали люди, таскали какие-то мешки, что-то грузили и выгружали, гомонили на своем отвратительном шипящем языке. Ну чисто змеи! Бродили оборванцы, выпрашивая то ли еду, то ли монеты, стояли потасканного вида женщины в на удивление открытой для такой погоды одежде.

В воздухе стояла вонь тухлой рыбы, подгнивших водорослей и нечистот, сквозь которую еле пробивался запах свежей выпечки. Откуда он тут вообще взялся?

А, ясно! Он исходил от заваленной лепешками телеги, которую толкал перед собой дородный старик.

— Вкусные хлебы! — выкрикивал он. — Свежие хлебы, еще теплые!

«Но уже мокрые», — мысленно усмехнулась Данеска.

Вдали звонко застучали копыта, показался отряд воинов.

— Разойдись! — крикнул один из них. — Принц едет! Разойдись!

Люди, только что снующие, как муравьи в муравейнике, кинулись по сторонам и застыли, склонив головы.

Следом за воинами появилась пышная процессия: яркие одежды — красные, синие, зеленые — так и бросались в глаза посреди окружающей серости.

…Вот и жених едет, что б ему пусто было!

Интересно, кто из них наследник? Коротышка с пегой бородкой? Или тот, который худющий и с медно-рыжими лохмами? Или черноволосый мужчина с незапоминающимся лицом?

Рыжий соскочил с коня и двинулся вперед, остальные замерли. Что ж, рыжий значит рыжий…

Отец слегка сжал ее локоть, затем подозвал Виэльди, и они втроем пошли навстречу наследнику.

Теперь Данеска внимательнее рассмотрела будущего мужа.

Худой, невысокий, лишь на два-три пальца выше ее, и это при том, что она небольшого роста: например, отцу и Виэльди только до груди и достает.

Белое лицо, бледные тонкие губы, очень светлые и будто стеклянные глаза. Синий кафтан был, пожалуй, единственным ярким пятном в его облике. Ну еще волосы: их она, конечно, лишь со злости обозвала лохмами — на самом деле гладко расчесанные пряди спадали на плечи красивыми волнами, несмотря на дождь.