Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

— Ишь ты, гордый, зараза! — хмыкнул он. — Давай уж, помогу.

Он закинул его руку себе на плечо и повел к ручью.

С того дня Заморыш стал для них Рыжиком и сначала превратился в кого-то вроде подопечного, а потом, как ни странно, и в друга. Хилый юноша, как выяснилось, обладал помимо гордости еще и многими знаниями, и острым умом.

Однажды Виэльди спросил его:

— Почему ты ни разу им не подчинился? Они бы перестали тебя бить.

— Издеваешься? — возмутился Рыжик. — Я что, должен был лизать ему ботинки? Потерять к себе последнее уважение? И как жить после этого?

— А ты правда перерезал бы ему глотку, если…

— Нет конечно! Я не дурак. Все бы сразу на меня подумали… Тем более есть другие способы: отрава, например… или подкрасться сзади, когда он будет стоять на каком-нибудь утесе. А он это любит: встанет и пялится вдаль. И не говори, что это нечестно: у меня своя честность. Та, которая мне доступна.

Рыжик много рассказывал им с Глыбой о дальних странах, о нравах, которые бытуют в разных уголках земли — и рассказывал интересно. В общем, они не жалели, что «приняли» его в друзья, хотя он и был немного странным. Например, как-то раз на его руку села стрекоза, а он уставился на нее во все глаза и заулыбался. На вопрос «что ты там разглядываешь», ответил:

— У нее крылья прозрачные, как горный хрусталь, сверкают, переливаются, а прожилки на них, как на мраморе или малахите. Красиво!

— Чудной ты! — хмыкнул Глыба и прогнал стрекозу.

…Когда Виэльди покидал горный лагерь, Рыжик там еще оставался, но оставался и Глыба, поэтому то ли за подопечного, то ли за друга можно было не волноваться.

…И кто бы мог подумать, что он — наследник огромной и могущественной Шахензи?!

Виэльди шел рядом с отцом, Ашезиром и Данеской к лошадям и все никак не мог оправиться от изумления. Хотя, положа руку на сердце, давно мог догадаться или по крайней мере заподозрить, что приятель из горного лагеря и принц — одно лицо. Все мелочи просто кричали об этом! Столько совпадений! Ведь он пусть издалека, но видел наследника, видел его рыжие волосы. Знал, что он слабый, слышал и о том, что часто задыхается. Рыжик же изъяснялся на чистом шахензийском наречии, что также кое о чем говорило…

А может, это лишь сейчас все выглядит таким очевидным? Потому что теперь Виэльди точно знает, кто такой его былой приятель… и кто такой наследник.

Ашезир протянул невесте руку, чтобы помочь забраться в высокую крытую повозку, украшенную бронзой и серебром. Нареченная вложила свои пальцы в его, но при этом одарила таким злобным взглядом, что не оставалось сомнений: будь ее воля, она бы с радостью убила будущего мужа. Надо осторожнее с этой Данеской, а то мало ли… Женщины порой бывают непредсказуемы. Наверняка у талмеридки остался какой-нибудь возлюбленный там, в степи, вот она и бесится. Можно подумать, это Ашезир виноват, что Андио Каммейра решил их разлучить!

Хотя, кто знает, вдруг она просто ненавидит всех имперцев? Среди жителей равнин подобное не редкость.

В любом случае ей придется свыкнуться со своей участью, как и ему. Впрочем, он-то как раз ничего против не имеет: союз выгодный, невеста недурна, даже красива, несмотря на смуглую кожу и черные волосы. Плохо, конечно, что заранее питает к нему неприязнь, но, может, потом привыкнет? Деваться ей все равно некуда.

Усадив Данеску в повозку, он взял гнедого жеребца и подвел к каудихо: законы гостеприимства велели лично позаботиться о будущих родственниках и почетных гостях. Остальным талмеридам и наместнику Хашаруту лошадей подвели всадники из свиты. Ашезиру же теперь предстояло самое сложное: вручить коня сыну Андио Каммейры… Виэльди… Дикому…

То есть подойти. Посмотреть в глаза. Коснуться руки, отдавая повод. Сказать что-нибудь вежливое, ничего не значащее. Улыбнуться.

Тысячи бездн, ну как же так?! Ну зачем именно Дикий оказался рин-каудихо? Это все усложнит… уже усложнило: теперь не удастся притворяться дурачком, нужно выдумать что-то другое. А что будет потом, когда придется сдерживать талмеридов? Ведь рано или поздно этот день наступит, скрытая вражда между Империей и степняками не может длиться вечно, она перейдет в открытую, это лишь вопрос времени. Союз-брак для обеих сторон только отсрочка, чтобы собраться с силами, все это понимают. Чувства же, такие как дружба, благодарность станут в грядущей борьбе помехой, не дадут мыслить здраво и предпринимать смелые (или коварные, или жестокие) шаги.

Например, даже если представится такая возможность, Ашезир уже не сумеет лишить каудихо наследника, даже чужими руками не сумеет. По крайней мере, пока. А потом… видно будет: мало ли друзей становились смертельными врагами? Глядишь, Дикий первым покажет зубы, и тогда совесть Ашезира будет чиста…

Он выбрал великолепного буланого жеребца и подвел его к Виэльди. Так, теперь посмотреть в глаза, не отвернуться и не выдать смятения…

— Достославный рин-каудихо, окажи честь и прими этого коня. Я знаю, что по великим просторам Талмериды скачут куда более великие кони, они быстрее ветра и отважнее волков. Нашим лошадям до них…

Виэльди усмехнулся и тихо, почти шепотом сказал:

— Надо же. Я и не догадывался, что ты — сын императора.

Дикий не поддержал игру, и Ашезир растерялся, сердце замерло от волнения. Теперь вести витиевато-вежливую речь и дальше невозможно — это будет не только глупо, но и до неприличия трусливо.

Он улыбнулся бывшему приятелю и спасителю и пробормотал:

— Так ведь и я не догадывался, что ты — сын каудихо…

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, потом на лице Виэльди отчего-то промелькнуло смущение, и он сказал:

— Моя сестра… Данеска. Она мне дорога. Не обижай ее, даже если она будет… неласкова. Она ничего не видела, кроме родной степи, ей понадобится время, чтобы привыкнуть. К тебе, к Империи, к здешним нравам…

— Конечно, я понимаю… И в мыслях не было ее обижать.

Виэльди кивнул, снова улыбнулся и наконец вскочил в седло.

Скоро процессия потянулась ко дворцу, где мать-императрица уже поджидала гостей и будущую невестку.

Подразумевалось, что за день талмериды отдохнут после долгого пути, смоют с себя соль моря и пота, согреются возле жарко натопленных каминов, а вечером, на закате, каудихо с детьми и приближенными воинами явится на пир. Потому торжество приготовили сильно заранее, зато сейчас можно было ни о чем не беспокоиться.

В назначенный час столы уже ломились от яств: запеченные гуси соседствовали с жареными молочными поросятами и сочной олениной, яблоки и сдобные булки лежали в ажурных соломенных корзинках, а в серебряных кувшинах плескалось вино. Музыканты и танцовщицы стояли вдоль стен, готовые по первому требованию ударить по струнам арфы или закружиться в танце.