Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

— Вот только попробуй! — вскричалаДанеска. — Попробуй только! Но после не забывай оглядываться! А то вдруг я тебя прирежу, как Ашезир…

Ой! Она осеклась и прижала ко рту ладонь. Поздно. Каудихо уже все понял. Встал, схватил ее за плечи и спросил:

— Так что Ашезир? Это он убил императора? Значит, догадки Виэльди были правдой?

Данеска молчала, а в душе боролись противоречивые чувства: с одной стороны, она хотела добра отцу и не думала ему лгать, с другой — не желала зла Ашезиру. А каудихо, когда придет время — если придет, — вполне может использовать свое знание против императора.

Зачем она проболталась, дура?!

— Ну же, родная, ответь, — голос отца стал мягким, как часто бывало, когда он пытался чего-то добиться. — Это он?

— Да, — выдохнула Данеска. — Но я тоже была в этом замешана. Поэтому если кто-то узнает, если ты когда-нибудь кому-нибудь об этом скажешь…

— Я понял, не продолжай. Разумеется, я не причиню вреда собственной дочери. Но каков Ашезир, а?! — он воздел руки к потолку и в изумлении покачал головой. — Надо же: умудрился убить отца, потом занять престол, а теперь еще и повесить вину на своего врага. А еще наивным мальчишкой прикидывался… Ладно дочь, а теперь расскажи все по порядку.

Она рассказала, а в конце добавила:

— Не используй это против Ашезира, не надо.

— Даже если бы я хотел, все равно не смогу. Пока что мне самому это невыгодно, а потом эти знания уже ничего не будут стоить. Но ты молодец, девочка моя, что не потеряла в тот день разума и не испугалась… Но объясни, почему ты тревожишься за Ашезира? Мне казалось, ты его не любишь…

— Конечно не люблю! Ни капельки. Его невозможно любить! Но это не значит, что я желаю ему зла или ненавижу. Я нормально… хорошо к нему отношусь.

— Рад это слышать, — голос прозвучал рассеянно, словно отец о чем-то задумался. Тут же выяснилось, о чем именно: — А кто тебя пытался отравить, по-прежнему неизвестно?

— Нет. Наверное, этого мы уже никогда не узнаем.

— Э нет, так не пойдет. Надо узнать. Пойду снова к божественному, — каудихо двинулся к двери, бормоча на ходу: — Ну надо же, о стольком спросил, а об этом забыл, вот остолоп.

— Отец! Ты только что пришел и уже уходишь?!

— Что? — он обернулся, затем махнул рукой. — А, да, ухожу. Я ненадолго, скоро вернусь, жди.

Данеска скорчила гримасу и противным голосом, передразнивая, сказала в закрывшуюся за Андио Каммейрой дверь:

— Жди. Вернусь. Когда у людей крылья вырастут.

Опять у отца появились ну очень важные дела. Конечно, он собирается выяснить, кто подсыпал Данеске яд, но… Это уже давно не имеет значения, с тех пор столько всего случилось!

Нахмурившись, она с размаху рухнула на кровать, закинула руки за голову и уставилась в потолок: там полз большой мохнатый паук, тянув за собой паутинную нить, и Данеска с неожиданным любопытством принялась следить за его движениями.

Виэльди кутался в тяжелый подбитый овчиной плащ, но даже он почти не спасал от холода и промозглого, порывистого ветра, который, будь он проклят, еще и дул наискось. Морякам приходилось то и дело его ловить, поворачивая паруса. Из-за этого путь удлинялся. Корабль делал немалые крюки вместо того, чтобы напрямую идти к Адальгару, где, если верить отцу, неспокойно.

Люди Виэльди, непривычные к такой стуже, мерзли не меньше, если не больше него. Хоть и не жаловались, но лица у всех были смурые, покрасневшие, кое-кто уже шмыгал носом и покашливал. Как бы воины окончательно не заболели к концу пути. Среди всех только Сарэнди выглядел довольным. Впрочем, ему было теплее, чем остальным: он прижимал к себе девку, согревая, и сам грелся о нее. Друг все-таки дошел до невольничьего рынка на Медной улице и купил себе вожделенную девицу-с-желтыми-волосами. Теперь то и дело рассматривал светлые пряди, теребил их в пальцах и ни на шаг не отпускал рабыню от себя. Разумеется, вызывал этим кучу насмешек, в которых, правда, сквозила плохо скрытая зависть.

Вот и теперь…

— Эй, Сарэнди, дай мне свою бабу пощупать, хоть погреюсь!

— И мне! Нам всем дай!

— Друг о друга грейтесь, псы смердящие!

— Да мы тебе за нее заплатим!

Один из воинов тут же попытался облапить девицу, Сарэнди отпихнул его.

— Пошел прочь! На Медной все были? Все. А только я монет не пожалел! Вот теперь расплачивайтесь за жадность, паскуды!

Девица захныкала: видать, испугалась. Сарэнди принялся ее утешать, да только она не понимала ни талмеридского, ни имперского. Впрочем, если бы понимала, ей стало бы еще страшнее и стыднее. Особенно к вечеру, когда Сарэнди повел ее в закуток, занавешенный шерстяным полотном и шкурами.

— Осторожнее! — хохотнул один из воинов. — А то при таком морозе твое копье заледенеет и переломится!

— Мое копье и при морозе жаром пышет, — крикнул Сарэнди и похлопал себя по паху. — А будешь много болтать, на тебе потренируюсь.

Вокруг заулюлюкали, загоготали, засвистели, так что Виэльди даже пришлось прикрикнуть. Шутки шутками — развлечься перебранкой в длительном и тягостном пути милое дело, — но как бы до драки не дошло.

Хотя в конце концов он сам не удержался и, когда Сарэнди с девицей скрылись от любопытных глаз, со смехом воскликнул:

— Смотри до смерти ее не залюби, а то денег твоих жалко!

К ночи он отправился спать — ему, как рин-каудихо, была отведена крошечная надстройка на корме, но в ней оказалось не теплее, чем снаружи, разве что ветер не гулял.

Он подложил под себя шкуры, с головой закутался в плащ и, наконец пригревшись, закрыл веки.

Закрыл — и тут же в ноздри ударил запах гари и вонь паленой плоти. На корабле пожар? Но тогда почему не слышно криков? И кто это там, впереди? Что за черное, обугленное, дымящееся существо медленно удаляется и тянет к кому-то руки?

На дворцовой площади собралась такая куча народу, какой, наверное, и в дни празднеств не бывало. Еще бы! Редкое зрелище — казнь могущественного вельможи, который казался несокрушимым и недосягаемым.

Для знати соорудили трибуны, простые люди толпились внизу, тянули шеи, чтобы лучше видеть, отпихивали друг друга и гомонили. Отцы и матери усаживали детей на шеи.

В центре площади, окруженной стражниками, возвышалась гора из дров и хвороста, посреди которой торчал столб — скоро к нему привяжут ли-нессера Цаура Саанхиса, а затем подожгут.

Данеске было сильно не по себе. Неприятно сознавать и стыдно, что за их с Ашезиром преступление расплатится другой. Сыновья Саанхиса были лишены наследства, дочери заперты в храме Ихитшир, а все богатства вельможи отошли казне. Похоже, неспроста муж сделал убийцей одного из самых богатых ли-нессеров. Вот и отец так считает. А еще он считает, что это умно, а Данеска, что подло. Однако ей ли кого-то винить? Она сама, пусть и не напрямую, участвовала в убийстве императора. Значит, ли-нессер погибнет не только из-за Ашезира, но и из-за нее, да еще столь жуткой смертью.