Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток

Фран шла по проходу, оставленному телами, не отводя от жестокой правды расширенных глаз — и какое-то новое чувство поднималось в её душе. Картины свершившейся беды, неприглядной мучительной смерти не пробудили в ней естественного ужаса и отвращения. Она всматривалась в высохшие оскаленные лица, гадая, что выпало этим людям — голод, холод, отчаяние, — и вдруг начала понимать, что не чувствует жалости. Сочувствие, сожаление — всё это то, что приходит снаружи. А она ощущала себя вместе с ними. Вместе с людьми. Всегда изгой, всегда одиночка, Фран долго и трудно училась этому — у Берада, Хлая, в обители ереси, в городе у ополченцев, — и только здесь, среди мертвецов, настигло её, наконец, поразительное откровение — родство, причастность всему человеческому роду, всему живому — в отчаянном противостоянии жестокой бессмысленной гибели.

Искры любви и тепла — против мрака и хаоса.

Что за чудовищная катастрофа погубила этих людей? Фран уже знала, да. Но когда добралась до ровной сухой стены в дальнем конце зала — увидала своими глазами.

Он был хороший художник — парень в кожаной куртке, рука которого, в ставшем слишком просторным рукаве, всё ещё сжимала уголёк из ближайшего костра.

Сцена за сценой разворачивалась на светлой стене хроника жутких времён. В картинах неравной и безнадёжной борьбы людей с порождениями бездны странным образом сочетались смятение человека и трезвое внимание наблюдателя. Сотни фигур волна за волной катились на верную гибель и, разбиваясь в кровавом прибое, слой за слоем ложились под ноги врагам — намеченные быстрыми движениями, стремительными штрихами.

Но вот: военный совет на стенах города — и постройки очерчены любовно и твёрдой рукой, да так, что становится очевидной простота и бедность нынешней Таомеры в сравнении со старшей сестрой. И со спокойной подробностью прорисованы адские твари: вот эти крылатые — виги, а затянувшие небо тучи словно бы рваных одеял — смертоносные манты. И драконы. Огромные змеи, изрыгающие огонь, в котором сгорают, осыпаются пеплом стройные башни.

Странным образом это очень напоминает последнее из видений Чёрной Волны. За исключением драконов — но Фран могла просто не досмотреть. Значит, мир знал такое и раньше. Значит все её предчувствия — о тех же вещах, что описаны в книге Пророчеств. И вроде бы всё без того очевидно, но в это мгновение, будто повернулись какие-то шестерёнки её ума, — будущее и прошлое сложились, сошлись, будто стрелки на циферблате и пробил час взглянуть правде в глаза.

Вот что им всем предстоит. Восстание Ангромади. Нашествие адских тварей, сметающее города и стирающее холмы. Выжигающее пустыни — предания варваров говорят, что в древности эти края были цветущим садом. Кем надо быть, чтоб пожелать стать частью этой силы? Фран ищет в себе ответ и боится его найти. Но находит другое: ужасный, крамольный, и завораживающий, как взгляд в глубочайшую бездну, вопрос — не придётся ли ей превратится в Змея, даже пожелай она стать Спасителем?

Если рассматривать грядущего Эвои Траэтаада как космического противника, полную противоположность и зеркального двойника Амей Коата — не окажется ли, что в силу своей природы он тоже несёт в себе сущность Змея? И если эта непостижимая сущность в какой-то мере родственна тем огнедышащим тварям на древнем рисунке — не станет ли она единственным соразмерным оружием против воздушных воинств Ангела Хаоса, последней надеждой человечества? С глубочайшим изумлением Фран замечает, что в ней довольно отваги, чтобы встретиться лицом к лицу с этой мыслью. И неожиданно понимает про себя ещё одну вещь — ей не придётся определяться, какую сторону занять в Последней Битве. Когда она успела сделать выбор? Или этот выбор сделан за неё? Кем же? Богами? Пророками? Алмой, что баюкала её, малышку, прижимая к мягкой груди — первой, кто верил в неё? Мертвецами, встретившими в этом огромном склепе? Ясно одно — пока она помнит себя, пока себе принадлежит — принадлежит она и к человеческому роду. Ей есть что защищать. Она будет помнить об этом, даже когда превратится в чудовище. Будет помнить, даже под пристальным взглядом Принца — сегодня она впервые поняла, что ей достанет сил отказаться от этой любви. Пока она помнит себя — но с этим больше не будет проблем, правда, Энтреа?

Фран не сразу замечает, что многие рисунки подписаны, но она не знает языка: похожие буквы попадались ей на камнях и столбах вдоль Дороги. Но только рядом с последним наброском, небольшим, низко расположенным, сделанным уже слабеющей рукой, слова собираются в столбик, напоминая стихотворные строфы. Тонко и чисто очерчен углём нежный девичий профиль. Фран смотрит на эту последнюю линию и понимает, что было в сердце, умолкшем тысячи лет назад. И неровный, немного безумный ритм непонятных стихов возникает в её душе, а ещё чуть позже сквозь ритм пробивается смысл, становится ясно — звучит колыбельная. Накатывает волна непрошенного транса, завладевает сознанием Фран, и пока она борется с наваждением, не желая впускать в себя всю полноту той давней трагедии, её ум всё-таки исхитряется ухватить за хвост последние строчки и они навсегда остаются внутри будоражащей странной занозой.

И сразу после этого Фран находит алтарь. Он был здесь всё это время, однако только теперь получилось его распознать: над камнем, залитым расплавленным воском, оказалась начертана молитва Господу Адомерти. Здесь чувствуется какое-то движение воздуха — должно быть, в давние времена тут ярче горели огни. С трёх сторон алтарного камня выбито изображение креста — древнейшего из известных людям символов Создателя. Берад носил кольцо с таким знаком. Фран как-то спросила, что оно означает. Священник ответил, что древние люди так рисовали солнце. Источник жизни, небесный огонь, воплощение неиссякающей порождающей силы. Но эти древние люди явно думали как-то иначе. Их крест отличается от привычного: перекладина выгнута вверх, словно крылья взлетающей птицы.

Посередине алтаря лежит предмет, накрытый вышитой тканью. Очертания креста на плате выложены жемчугом, письмена вокруг призывают Спасителя. Присмотревшись, Фран видит, что выгнутая вверх перекладина шитого золотом креста заключает в себе очертания дуги напряжённого лука. Лука, готового выпустить стрелу прямо в небо.

«Эвои Траэтаад, приди. Порази разящего змея. Освободи нас от зла. Целым сделай разбитое. Верни нас Отцу». Ткань расползается, сыпется из рук, когда Фран поднимает её. Жемчужины стучат по каменному полу. Эта вещь словно ждала её сотни и сотни лет. Наконечник стрелы из прозрачного серого камня. Сколько их будет ещё, этих реликвий?