Александр Змушко - Под ногами троллей

— Я ему и говорю: «а чего ты мне это говоришь, мелкий бестолковец? Иди с ней поговори». А он мне: «Так она мне запретила».

Большая рука толстухи опустилась ей на волосы и пригладила.

— Иди уже, — голос её был тёплым, как масло, когда оно растает. — Хорошего парня подобрала. Ишь ты! Из самого Царства Льва о тебе заботится. Сколько не живу, такого не видала.

Аррен утёрла нос. Слёзы внезапно высохли, на душе впервые воцарилось спокойствие — так робкий росток пробивается после зимы.

— Спасибо тебе, — неожиданно для себя сказала она. — Ты одна меня и любила.

Толстуха отвернулась. Голос её прозвучал как-то глухо.

— Да любит тебя матушка. Просто… люди уж люди. Иди уж. Послушайся своего Къертара. А я за матушкой твоей пригляжу. Вон, меня полоснула, — с какой-то детской обидой посмотрела она на перевязанную руку. — Но куда я уйду? От голода помрёт, болезная.

Аррен крепко-крепко обняла её.

— Спасибо тебе.

Так они и сидели; наконец, Фавра отодвинула её.

— Ступай.

— А где матушка?

— Наверху. Нож я у неё отобрала.

Аррен шмыгнула носом.

— Я наверх схожу.

Девочка поднялась и долго стояла перед дверью. Из-за неё доносились какие-то вздохи и скрипы; ничто не напоминало ей мать — ту, настоящую. Внезапно острая жалость затопила её.

— Мама, — тихонько сказала она. — Я ухожу.

За дверью воцарилось тишина.

— Поплыву с Боргольдом. Я буду беречь себя, правда.

Комната молчала.

Аррен повернулась и спустилась по лестнице; в душе был какой-то тихий и странный покой. Фавра зачем-то прикрыла лицо рукой. Девочка неловко потопталась перед ней.

— Ладно, — сказала она. — Ухожу.

Фавра отняла ладонь. Лицо у неё было красное, слёзы лились из маленьких глазок.

— Ну, ты хоть… там…

Аррен наклонилась и поцеловала её в лоб.

Она взяла котомку и вышла на улицу — и воздух внезапно показался её необыкновенно чистым и ясным. Она остановилась и вдохнула его глубоко-глубоко. За дверью слышались рыдания Фавры. А затем створка захлопнулась, и её жизнь изменилась навсегда.

Все по-прежнему смотрели на неё, но Пристань казалась ей далёкой, словно она смотрела в уменьшительное стекло. Неизменные яблоки и сырая капуста, гуси на улицах и свиньи во дворах, старик Фёльквард и кумушки — всё это по-прежнему осталось на местах, и в то же время — словно кануло в прошлое.

— Она идёт, она!

Она слышала шёпоток, и впервые ей было всё равно.

«Къер, — шепнула она, — кажется, я понимаю тебя».

Солнце светило в спину, согревая. На одной из улочек, она увидела Фанью: вид у неё был такой бледный, словно она сама стала привидением. Аррен захотелось подойти к ней, пожалеть — но ноги несли её дальше. Она спустилась по ступеням и свернула на улицу Корабельников; повеяло гниловатой рыбой, потом и чем-то чужеземным — пряностями с дальних Островов.

И тут кто-то ухватил её — обернувшись, она увидела высокого, щекастого парня с препротивной ухмылочкой на лице.

— Ага, да это же ты! — фальшиво-жизнерадостно сказал он. — Ишь какая расфуфыренная: сразу видно — от Короля.

Одежда на ней и впрямь была та самая , подаренная королём Эдвардом. Аррен напрочь об этом забыла. Её новый знакомый судорожно оглянулся: людей на улице почти не было.

— А знаешь что, цыпа, давай-ка пройдём с тобой кое-куда…

Аррен рванулась, но пальцы, впившиеся в ключицу, казалось, были стальными. Она отчётливо поняла, что попала в капкан. Чего хотел от неё ражий детина? Узнать, не одарил ли её чем король на прощание? Она отчаянно оглянулась — но нет, кто придёт на помощь. Аррен низко опустила голову. Ей было жалко себя до слёз — но вместе с тем к ней пришло какое-то смирение. Должно быть, это расплата. Собравшись с духом, она подняла глаза… и в этот миг кто-то расквасил мясистый нос её мучителя кулаком.

Кровь брызнула прямо на золотистую рубаху. Парень покачнулся, и кто-то сделал ему подножку. Его голова глухо стукнулась об угол дома, он всхлипнул и затих.

— Живой, — фыркнул знакомый голос. — Очухается к вечеру.

Она невольно села на землю: вокруг неё стояли Мерк, Горд и Флин.

— Ты того… — неловко сказал Флин. — Ежели чё. Ну…

— Да, — согласился Мерк. — Кер бы он, того.

Горд молча дёрнул щекой.

Дом Боргольда был большой и одряхлевший — с деревянными колоннами и даже кариатидами. Кариатиды, вырезанные из светлого дерева, стояли по сторонам от дверей. У той, что слева, трещина пролегла через щеку; от этого казалось, она ехидно ухмыляется. К дверям, как и у дома Скогольда, вело четыре ступеньки.

Девочка толкнула тяжёлые сворки — они отворились с протяжным скрипом-вздохом, и очутилась в светлом помещении, с лавками и столом. За последним сидели люди — довольно нарядного вида. Аррен решила, что это охрана: в мелконаборных кольчугах, высоких сапогах. Шлемы они сняли и положили рядом, на лавки; там же лежали и клинки — настоящие мечи, в потёртых ножнах. Их было троё: один безусый, второй постарше, и третий — с сединой в бороде.

По столу стучали резные кости; рядышком лежали мелкие монеты. Охранники проводили девчушку равнодушными взглядами и вернулись к игре.

— Боргольд у себя, наверху, за дверью с изображением льва, — всё-таки снизошёл франтоватый молодчик с лихо подкрученными усами. — Не заблудишься, девочка?

Аррен помотала головой.

Сердце снова отчаянно застучало.

Она пошла вверх по лестнице, и каждый шаг отдавался в груди глухим «Тук!», «Тук!».

Дом торговца выглядел так, как некогда выглядел дом её отца: резные перила, роскошные ковры, гобелены на стенах — но здесь всё это было вычищено, отполировано, ухожено. Сразу было видно — дом любили. В пушистом ворсе тонули ноги; он приятно щекотал пятки. Доспехи рыцарей, чешуя драконов на гобеленах — так и блестели, вышитые золотой нитью.

Она прошла мимо дверей — первая, вторая, третья…

Вот и она!

Сердце подпрыгнуло и затрепыхалось.

Поверх панели из резного дуба была прикреплена голова льва — бронзовая, начищенная до блеска. Она была оскаленной и грозной, и всё же… было в ней нечто такое, от чего всё внутри переворачивалось. Лев не казался злым.

Губы пересохли, а пальцы задрожали — но она упрямо толкнула дверь.

Кабинет был роскошен — не утомлённой роскошью востока, но сибаритством человека, избороздившего все моря и ценящего удовольствия жизни. В другом конце кабинета стоял стол, на который можно было улечься, по меньшей мере, втроём. (Если, конечно, быть такой худышкой, как Аррен). Стену слева украшало резное панно; на стене справа висела карта — от неё захватывало дух: она была нарисована яркими красками на дорогой белой бумаге; там были и горы, и моря, и острова, и всё, что пожелаешь. И даже крохотные каравеллы, упрямо бороздящие волны, и чудесная рыба Кит — она пускала фонтанчики, нежась в скалистых заливах.