Мэгги Стивотер - Воронята

В церкви было совершенно тихо. Теперь, когда Ронан открыл глаза, там, казалось, стало светлее, как будто и само здание спало вместе с ним.

— Когда я сказал тебе, чтобы ты не напивался в «Монмуте», то вовсе не имел в виду, чтобы ты пил где-то еще.

— Кто бы говорил… — ответил Ронан, чуть заметно пожав плечами.

— Да, я выпиваю, — с достоинством ответил Ганси, — но не напиваюсь.

Взгляд Ронана скользнул на грудь, где что-то находилось.

— Что это такое? — спросил Ганси.

Ронан держал у груди в пригоршне что-то темное. Когда Ганси наклонился, чтобы разжать его руку, он почувствовал что-то теплое и живое, ощутил кончиками пальцев быстрый пульс. И поспешно отдернул руку.

— Христос!.. — проговорил он, пытаясь понять, что же он почувствовал. — Это птица?

Ронан медленно сел, не выпуская из руки свою добычу. На Ганси вновь пахнуло спиртным.

— Ворон. — Ронан долго молчал, глядя на свою руку. — А может быть, ворона. Но я сомневаюсь. Я… да, серьезно, сомневаюсь — Corvus corax.

Даже спьяну Ронан помнил латинское название ворона.

К тому же, как хорошо видел Ганси, это был даже не ворон. Это был крошечный птенец-найденыш, с приоткрытым в почти совершенно детской улыбке клювом, еще не окруженном перьями, и с крылышками, которым до полета предстояло расти еще многие дни и ночи. Ганси сильно сомневался, что ему хочется прикоснуться к чему-нибудь настолько хрупкому.

Ворон был птицей Глендура. В длинной череде королей, ассоциировавшихся с птицами, он именовался Королем-вороном. Легенды утверждали, что Глендур мог разговаривать с вóронами — и наоборот. И одной из причин, по которой Ганси находился в Генриетте, было то, что он славился обитающими здесь вóронами. По его коже пробежали мурашки.

— Где ты его взял?

Пальцы Ронана, словно нежная, сострадательная клетка, обхватывали птенца поперек грудки. В его руке птица казалась ненастоящей.

— Нашел.

— Находят пенни, — возразил Ганси. — Или ключи от машины. Или четырехлистный клевер.

— И воронов, — добавил Ронан. — Ты просто завидуешь, — тут ему пришлось сделать паузу, чтобы собраться с затуманенными пивом мыслями, — что сам не нашел такого.

Птенец вдруг погадил между пальцами Ронана прямо на савку. Держа его одной рукой, Ронан другой взял церковный бюллетень и небрежно стер пятно с лакированного дерева. Испачканную бумагу он протянул Ганси. Недельное расписание молитв украсилось грязно-белым пятном.

Ганси взял листок по единственной причине: он был уверен, что Ронан не даст себе труда отыскать место, куда его можно бросить.

— А что, если я введу в квартире запрет содержать домашних питомцев? — с несколько брезгливой интонацией поинтересовался он.

— Черт возьми, старина, — сказал Ронан с кривой усмешкой, — не можешь же ты просто так взять и выкинуть Ноа на улицу.

Ганси потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Ронан пытался пошутить, а потом смеяться было уже поздно. Тем более он отлично знал, что позволит Ронану принести птенца в «Завод Монмут» — очень уж бережно тот держал его. А вороненок глядел на него, с молящим видом приоткрывая клюв. И Ганси сдался.

— Вставай. Пойдем домой.

Когда Ронан принялся неуверенно подниматься на ноги, вороненок забился в его руках, превратившись в разинутый клюв, присоединенный прямо к телу, без всякой шеи.

— Привыкай к болтанке, щенок, — строго сказал Ронан.

— Но ты же не будешь так называть его?

— Его зовут Лесопилка, — ответил Ронан, не поднимая взгляда. И тут же добавил: — Ноа, до чего же ты страшный!

В темном, казавшемся бездонно глубоким дверном проеме церкви молча стоял Ноа. В первую секунду можно было разглядеть лишь его бледное лицо; темная одежда сливалась с мраком, а глаза казались провалами в неведомое. Потом он сделал шаг вперед, вышел на свет и сразу стал обычным собой.

— Я думал, ты не пойдешь, — сказал Ганси.

Ноа посмотрел мимо них на алтарь, потом перевел взгляд вверх, на невидимый потолок. Потом сказал со своей обычной напускной бодростью:

— Дома было очень жутко.

— Придурок, — бросил Ронан, однако Ноа его замечание, кажется, не задело. Ганси открыл дверь, выходившую на боковую дорожку. Адама там не было. Ганси начал чувствовать себя виноватым за то, что поднял ложную тревогу. Хотя… он вовсе не был уверен в том, что тревога ложная. Что-то случилось, хотя он пока не знал, что именно. — Так где, ты сказал, ты взял эту птицу?

— В собственной голове. — Смех Ронана походил на отрывистый плач шакала.

— Опасное место, — вставил Ноа.

Ронан споткнулся — алкоголь серьезно нарушил координацию его движений, — и вороненок издал в его руке крик, скорее дробный, чем протяжный.

— Только не для цепной пилы, — ответил Ронан.

Выйдя в глубокую весеннюю ночь, Ганси остановился и запрокинул голову. Теперь, когда он убедился в том, что с Ронаном ничего не случилось, он рассмотрел, что Генриетта с наступлением темноты обретала красоту, превращалась в лоскутный городок, вышитый черными ветвями деревьев.

И нашедшийся Ронан из всех птиц выбрал именно ворона.

Ганси не верил в совпадения.

Велк не спал.

Раньше, когда он был учеником Эглайонби, сон приходил к нему легко — а почему бы и нет? Как и Черни, и остальные одноклассники, на неделе он спал то два, то четыре, то шесть часов — поздно ложился, рано вставал, — зато в выходные устраивал себе настоящий марафонский сон. И когда он спал, это был спокойный сон без сновидений. Нет… он знал, что это неправда. Все видят сны, только не все их запоминают.

Однако теперь ему редко удавалось проспать больше двух-трех часов кряду. Он метался на простынях. Резко вскидывался, разбуженный шепчущими голосами. Он клевал носом, сидя на кожаном диване, единственном предмете обстановки, который не отобрало у него государство. Казалось, что нечто крупнее и сильнее, чем он сам, управляло структурой его сна и жизненной силы, которая то прибывала в нем, то уходила, словно нерегулярные приливы и отливы. Попытки упорядочить картину своего состояния привели его в глубокое расстройство: вроде бы от бессонницы он сильнее страдал в полнолуние и после грозы, но никакой другой закономерности ему выявить не удалось. В мыслях он представлял себе, что им управляет магнитный пульс силовых линий, каким-то образом влившийся в него через смерть Черни.

Недосыпание лишало его жизнь реальности, превращало его дни в ленточку, бесцельно гонимую водой.

Луна была почти полной, недавно прошел дождь, так что Велк не спал. Он сидел в футболке и трусах перед включенным компьютером и с сомнительной эффективностью (к которой, впрочем, не очень-то и стремился) усталого человека манипулировал мышкой. В голове у него хором бубнили и шипели бесчисленные голоса. Все это вместе напоминало статический фон, наполняющий линии связи по соседству с силовыми линиями. Или завывания ветра перед бурей. Или переговоры, которые ведут между собой деревья. Как всегда, Велк не мог уловить ни единого слова и, конечно, понять, о чем идет речь. Впрочем, одно он все-таки понимал: в Генриетте прямо сейчас происходит что-то странное, и голоса только об этом и говорят.