Мэгги Стивотер - Воронята

— Да так, мелочами, — досадливо ответила Персефона. А может быть, задумчиво. Разницу определить было трудно, а Блю не любила задавать лишних вопросов. У Персефоны был любовник или муж, который не то умер, не то уплыл за моря, — когда дело касалось Персефоны, дознаться подробностей было непросто — и она, похоже, скучала по нему или, по меньшей мере, обращала внимание на его отсутствие, что само по себе было примечательно для Персефоны. Но, опять же, Блю не любила задавать лишних вопросов. От Моры Блю унаследовала нелюбовь к таким зрелищам, как плачущие люди, и потому всегда старалась избегать в разговорах таких поворотов, какие могут привести к слезам.

Персефона повернула лист бумаги так, чтобы Блю смогла увидеть написанное. Там оказалось всего лишь слово «три», написанное три раза тремя разными почерками, а ниже, на расстоянии в несколько дюймов, Персефона записала рецепт торта с банановым кремом.

— Все важное повторяется трижды? — осведомилась Блю, повторив одну из любимых фраз Моры.

Персефона подчеркнула в рецепте слова «столовая ложка» рядом с «ванили».

— Или семь раз, — произнесла она странным, потусторонним голосом. — Очень много ванили. Можно подумать, что это опечатка.

— Можно подумать, — повторила Блю.

— Блю! — крикнула Мора. — Ты еще здесь?

Блю промолчала, потому что Персефона терпеть не могла визгливых звуков, а ответный крик в ответ матери получился бы как раз таким. Вместо этого она сказала:

— Я кое-что нашла. Ты никому не скажешь, если я тебе это покажу?

Конечно, вопрос был глупым. Персефона очень редко рассказывала что-нибудь кому-нибудь, даже если речь шла не о секретах.

Когда Блю протянула тетрадь Персефоне, та спросила:

— Я должна ее открыть?

Блю всплеснула руками. Да, и немедленно. Она в нетерпении раскачивалась на кровати, пока Персефона с ничего не выражающим лицом перелистывала страницы.

— Ну, и?.. — спросила наконец Блю.

— Очень мило, — вежливо ответила Персефона.

— Это не мое.

— Я вижу.

— Кто-то забыл это в «Ни…». Постой, а почему ты так решила?

Персефона перебрасывала страницы взад-вперед. Ее тоненький детский голосок звучал так тихо, что Блю приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова.

— Сразу видно, что тетрадь мальчика. К тому же ему потребовалась целая вечность, чтобы отыскать все это. А ты уже нашла.

— БЛЮ! — яростно заорала Мора. — Я БОЛЬШЕ НЕ СТАНУ ПОВТОРЯТЬ!

— Как, по-твоему, что мне с этим делать? — спросила Блю.

Как и сама Блю прежде, Персефона провела кончиками пальцев по разнокалиберным наклейкам. Блю поняла то же самое, что и Персефона: если бы тетрадь принадлежала ей, она просто переписывала бы туда нужную информацию, но не стала бы вырезать и клеить. Фрагменты были интересными, но не такими уж необходимыми; того, кто составлял эту тетрадь, увлекала сама охота, процесс поиска. Эстетические особенности тетради не могли быть случайными — она представляла собой произведение искусства в академическом смысле этих слов.

— Что ж, — сказала Персефона, — прежде всего тебе стоило бы выяснить, чья это тетрадь.

Блю пожала плечами. Этот ответ лежал на поверхности; именно его можно было бы ожидать от Моры или Каллы. Конечно, она и сама знала, что тетрадь нужно вернуть ее законному владельцу. Но ведь, если просто так, это же неинтересно!

— И еще, — добавила Персефона, — я думаю, что тебе стоило бы выяснить, так ли это на самом деле, согласна?

Утром Адама не оказалось возле почтовых ящиков.

Когда Ганси в первый раз приехал сюда, чтобы захватить Адама в школу, он проехал до самого дома. Точнее говоря, он воспользовался площадкой перед домом, чтобы развернуться в ту сторону, откуда приехал. Дорога представляла собой всего-навсего колею через поле — ее даже подъездной дорожкой нельзя было назвать, — и с первого взгляда нельзя было поверить, что она ведет к жилищу, тем более к нескольким. А когда Ганси добрался до дома, все обернулось еще поганее. Увидев на Ганси джемпер Эглайонби, отец Адама вылетел на улицу, тарахтя всеми цилиндрами. Не одну неделю после этого Ронан называл Ганси «Д.Б.Ф.», где «Д» означало «Добрый», «Б» — «Богатый», а «Ф» — неизвестно что.

С тех пор Адам поджидал Ганси там, где кончалась асфальтированная дорога.

Но в этот раз у скопища почтовых ящиков не оказалось никого. Только пустота, обширная пустота. Эта часть долины в отличие от местности по другую сторону Генриетты представляла собой тянувшуюся до самого горизонта плоскую равнину, и в этих полях почему-то всегда было значительно суше, чем во всей остальной долине, и цвета были более блеклыми, словно сюда не заглядывали не только крупные дороги, но даже дожди. Даже в восемь утра здесь не было ни одной тени.

Уставившись на высохшую, как камень, грунтовую дорогу, Ганси набрал номер домашнего телефона Адама, но в трубке раздавались безответные гудки. Судя по часам, у него оставалось 18 минут, 15 из которых должна была занять дорога до школы.

Он ждал. Мотор Свина работал на холостых оборотах, заставляя машину дергаться. Ганси смотрел на вибрирующую ручку коробки передач. Ногам было жарко от близости двигателя V-8. В салоне ощутимо пованивало бензином.

Он позвонил в «Завод Монмут». Ответил Ноа; судя по голосу, он уже проснулся.

— Ноа, — повысив голос, чтобы его было слышно сквозь шум мотора, сказал Ганси. Из-за Ноа он вчера забыл в «Нино» свою тетрадь, и ее отсутствие почему-то сильно тревожило его. — Ты не помнишь, Адам ничего не говорил: есть у него сегодня работа после школы или нет?

В те дни, когда у Адама была работа, он часто ездил в школу на велосипеде, а потом отправлялся на нем, куда ему было нужно.

Ноа промычал что-то отрицательное.

16 минут до начала урока.

— Перезвони мне, если он будет звонить, — сказал Ганси.

— Меня здесь не будет, — ответил Ноа. — Я уже ухожу.

Ганси нажал отключение и снова безуспешно набрал домашний телефон. Могло быть и так, что дома находилась мать Адама, но просто не хотела брать трубку, однако у него совершенно не было времени ехать туда и разбираться, так ли это на самом деле.

Он не мог пропускать занятия.

Ганси швырнул телефон на пассажирское сиденье.

— Адам, ну где ты?

Из всех закрытых учебных заведений, в которых Ганси довелось учиться (а их было не так уж мало), его отцу больше всего нравилась Академия Эглайонби — по той причине, что ее выпускники имели больше всего шансов поступить в университеты Лиги Плюща. Или попасть в Сенат. Это также означало, что здесь к ученикам предъявляли самые высокие требования. До того, как переехать в Генриетту, поиски Глендура были основным занятием Ганси, а школа оставалась, с большим отрывом, на втором месте. Ганси был достаточно сообразителен и что-что, а учиться умел хорошо, так что ему не мешали ни прогулы, ни то, что домашние занятия ютились на самых последних местах в списке его насущных дел. Но в Эглайонби не существовало неудовлетворительных оценок. Ученика, у которого выходила средняя «В», попросту вышибали вон. И Дик Ганси II ясно дал понять сыну, что если тот не удержится в этой школе, Ганси-старший вычеркнет его из завещания.