Мэгги Стивотер - Воронята

Впрочем, решила Блю, немного подумав, Мора имела в виду отца Блю. На эту тему Блю много раз заводила разговоры, но ей так и не удалось выжать из матери хоть какую-нибудь информацию — только ничего не содержащие шуточки (Санта-Клаус. Грабитель банков. Он давно уже летает в космосе), которые к тому же никогда не повторялись. В мыслях Блю рисовала себе выразительную героическую персону, которой пришлось исчезнуть из-за причин, скрытых в трагическом прошлом. Возможно, в связи с программой защиты свидетелей. Ей нравилось представлять себе, как он украдкой рассматривает ее сквозь ограду и гордится своей незнакомой дочерью, которая с мечтательным видом сидит под буком.

Блю обожала своего отца, хотя никогда его не видела.

Где-то в глубине дома закрылась дверь, и снова воцарился ночной покой, который так трудно нарушить. Немного выждав, Блю протянула руку к перевернутой пластиковой корзине, заменявшей ей ночной столик, и взяла оттуда тетрадь. Немного помедлила, прижав ладонь к прохладной кожаной обложке. На ощупь обложка напоминала всегда прохладную гладкую кору бука, который рос за домом. И точно так же, как при прикосновении к буку, Блю ощутила одновременно спокойствие и волнение, умиротворенность и стремление действовать.

«Генриетта, это такое место», — сказала Нив. И тетрадь в этом согласна с нею. А вот для чего это место, так сразу и не догадаешься.

Блю не собиралась засыпать, но все же уснула и проспала еще час и двенадцать минут. И снова ее разбудил не будильник. Она проснулась потому, что в голове мелькнула мысль: «Сегодня Ганси придет, чтобы узнать будущее».

На фоне ежедневной суеты, сопровождавшей сборы в школу, разговор Моры и Нив уже казался не столь многозначительным, как ночью. Но тетрадь сохранила свою магию. Сидя на краю кровати, Блю дотронулась до одной из вклеенных вырезок.

Король безмятежно спит под горами, а вокруг него собраны его воины, его стада и его богатства. Под правой рукой у него чаша, наполненная возможностью. На его груди покоится меч, тоже ожидающий пробуждения. Счастлив будет тот, кто отыщет его и у кого хватит смелости пробудить короля от вечного сна, ибо король окажет ему благодеяние, какое не всякий смертный способен вообразить.

Она захлопнула тетрадь. Ей казалось, будто внутри нее сидит огромная, ужасно любопытная Блю, и что она вот-вот вытеснит маленькую, более благоразумную Блю, в которой возникла. На долгое мгновение она замерла с тетрадью на коленях, ощущая под пальцами прохладную кожаную обложку.

Благодеяние.

Если бы ей светило что-нибудь такое, что она попросила бы? Чтобы не было причин тревожиться из-за денег? Узнать, кто ее отец? Получить возможность путешествовать по миру? Видеть то, что видит ее мать?

В ее сознании вновь прозвенела мысль:

Сегодня Ганси придет получать пророчество.

Интересно, каким он окажется?

Может быть, окажись она перед спящим королем, она попросила бы короля спасти жизнь Ганси.

— Блю, надеюсь, ты проснулась! — крикнула снизу Орла. Действительно, чтобы успеть на велосипеде в школу, Блю должна была довольно скоро выйти из дому. А через несколько недель сделается так жарко, что эти поездки перестанут доставлять удовольствие.

Может быть, надо будет попросить у спящего короля автомобиль.

Как здорово было бы сегодня прогулять!

Не то чтобы Блю ненавидела школу; она просто воспринимала ее как… как однообразную рутину. Ее там не обижали; ей потребовалось не так уж много времени, чтобы обнаружить, что, чем страннее она будет выглядеть внешне, чем яснее и раньше она даст понять другим школьникам, что она не такая, как все, — тем меньше вероятности, что ее будут дразнить или игнорировать. Оказалось, что к тому времени, когда она добралась до старших классов, собственная ненормальность и способность искренне гордиться ею сделались для нее сильным оружием. Сделавшись «крутой», Блю могла бы без труда завести сколько угодно друзей. И даже пыталась. Однако ее ненормальность все же создавала проблему: все остальные-то были нормальными.

Так что в качестве близких друзей оставалась родня, школа являлась рутиной, от которой никуда не деться, Блю же оставалось втайне надеяться, что где-то все же существуют странные люди вроде нее самой. Пусть даже не в Генриетте.

«Не исключено, — подумала она, — что Адам тоже странный».

— БЛЮ! — снова взревела Орла. — В ШКОЛУ!

Прижимая к груди тетрадь, Блю направилась к выкрашенной в красный цвет двери в конце коридора. По пути она миновала вспышку активности в телефонной/швейной/кошачьей комнате и яростную битву за ванную. Комната, в которую вела красная дверь, принадлежала Персефоне, одной из двух лучших подруг Моры. Хотя дверь была приоткрыта, Блю все же негромко постучала. Персефона спала помалу, но беспокойно; ее полуночные вскрики и топот ног убедительно свидетельствовали о том, что ей не суждено делить комнату с кем бы то ни было. А также о том, что она спала при каждом удобном случае. Блю совершенно не хотела будить ее.

— Можно. В смысле, открыто, — раздался слабенький голосок Персефоны.

Толкнув дверь, Блю увидела, что Персефона сидит за карточным столиком перед окном. Люди, когда их спрашивали, прежде всего вспоминали волосы Персефоны: длинную волнистую платиновую гриву, ниспадавшую почти до колен. Кое-кто помимо волос иногда припоминал ее одежду — сложные пышные наряды или множество забавных оборок. Тех же, кому удавалось глянуть чуть дальше, приводили в замешательство ее глаза, поистине черные зеркала с невидимыми на темном фоне зрачками.

Персефона как-то странно, по-детски, держала в руке карандаш. Увидев Блю, она нахмурилась, выпятив губки.

— Доброе утро, — сказала Блю.

— Доброе утро, — эхом откликнулась Персефона. — Еще очень рано. Мои слова не работают, так что я постараюсь по возможности пользоваться теми, которые найдутся у тебя.

Она неопределенно взмахнула рукой. Блю истолковала этот жест как приглашение отыскать место, куда можно сесть. Большая часть кровати была завалена необычными вышитыми легинсами и клетчатыми, на манер пледа, колготками, но она все же сумела пристроить зад на краешке. В комнате стоял знакомый запах, напоминавший не то апельсины, не то детскую присыпку, а может быть, новый учебник.

— Плохо спала? — поинтересовалась Блю.

— Плохо, — откликнулась Персефона. И тут же спохватилась: — О, это, впрочем, не совсем так. Придется мне все-таки пользоваться собственными словами.

— Чем занимаешься?

Одним из обычных занятий Персефоны была ее бесконечная диссертация на степень доктора философии, но поскольку для этого процесса требовалась дикая музыка и частые перекусывания, она старалась не углубляться в эту работу во время утренней суеты.