Мэгги Стивотер - Воронята

— Что это за язык? — спросила Блю.

— Латынь, — в один голос ответили Адам и Ронан.

Ронан присел на корточки перед камнем.

— Что там написано? — спросил Ганси.

Ронан быстро водил взглядом вдоль строчек. Потом неожиданно ухмыльнулся.

— Это шутка. Ее первая часть. Совершенно дурацкая латынь.

— Шутка? — эхом повторил Ганси. — И какая же?

— Она вряд ли тебе понравится.

Надпись на латыни была очень непростой, и Адам вскоре отказался от попыток прочитать ее. Однако в этих буквах имелось что-то такое, что его тревожило. Он никак не мог решиться прикоснуться к ним пальцем. Сама их форма…

— С какой стати здесь, на первом попавшемся камне, может быть записана какая-то шутка?

Ронан вдруг посерьезнел. Он водил пальцем по надписи, прослеживая очертания букв. Его грудь вздымалась и опускалась, вздымалась и опускалась.

— Ронан… — позвал его Ганси.

— Это шутка, — повторил в конце концов Ронан, — на тот случай, если я не узнаю своего собственного почерка.

Вот что, понял Адам, встревожило его в этой надписи. Теперь, когда ему прямо указали, он тоже узнал почерк Ронана. И эта надпись, намалеванная на валуне какой-то загадочной краской, местами выцветшая и полустертая непогодой, не влезала ни в какие рамки.

— Ничего не понимаю, — сказал Ронан, продолжая вновь и вновь водить пальцем по буквам. Он был заметно потрясен.

Ганси взял себя в руки. Он терпеть не мог видеть кого-нибудь из своих соратников удрученным. Твердым голосом, как будто был уверен в себе, как будто делал доклад по всемирной истории, он произнес:

— Мы уже имели случай видеть, как силовые линии играют со временем. И сейчас видим по моим часам. Оно пластично. Ронан, ты еще не бывал здесь, но это не значит, что ты не придешь сюда позже. Через несколько минут. Дней, лет. И оставишь сам себе шутливую запись, чтобы потом сам поверил, что был здесь. Зная, что, может быть, время сложится так, что ты найдешь эту записку.

«Ну, молодец, Ганси!» — подумал Адам. Ганси придумал этот экспромт, чтобы успокоить Ронана, но и у Адама на душе тоже полегчало. Они были исследователями, антропологами исторической магии. Ведь они именно к этому стремились.

— Так что же там написано, после шутки? — спросила Блю.

— Arbores loqui latine, — ответил Ронан. — Деревья говорят по-латыни.

Эти слова не имели смысла, они больше походили на загадку, и тем не менее Адам почувствовал, что волосы у него на затылке встают дыбом. Все уставились на окружавшие их деревья; они находились в кольце из тысячи различных оттенков зелени, закрепленном на миллионе раскачивавшихся под ветром когтей.

— А нижняя строчка? — спросил Ганси. — Последнее слово не похоже не латинское.

— Nomine appellant, — прочитал Ронан. — Назови его по имени. — Он немного помолчал и закончил: Кейбсуотер.

— Кейбсуотер… — повторил Ганси.

В самом этом слове ощущалось нечто магическое. Кейбсуотер. Нечто странное и загадочное; это слово, казалось, не могло иметь отношения к Новому Свету. Ганси снова прочел латинскую надпись на камне — после того, как Ронан взял на себя весь труд, перевод казался очевидным, — а потом, как и все остальные, обвел взглядом окружавшие их деревья.

Что такое ты творишь? — спросил он себя. — Куда ты их притащил?

— Предлагаю отыскать воду, — сказала Блю. — Это будет самый верный путь заставить энергию делать все то, о чем говорил Ронан. А потом… я думаю, надо будет сказать что-нибудь по-латыни.

— Похоже на план, — согласился Ганси, продолжая удивляться странности этого места, где такое несерьезное предложение кажется очень даже практичным. — И как мы поступим? Вернемся обратно или пойдем дальше?

— Пойдем дальше, — сказал Ноа.

Ноа так редко высказывал свое мнение, что к его словам нельзя было не прислушаться. Они двинулись вперед, то и дело сворачивая в стороны в поисках воды. И пока они шли, вокруг них падали листья, сначала красные, потом бурые, потом серые, пока деревья не обнажились до конца. Из теней потянуло морозом.

— Зима, — сказал Адам.

Это конечно же, было невозможно, однако невозможным было и все, что происходило раньше. Это походило, думал Ганси, на тот случай, когда он ехал с Мэлори по Озерному краю [11] Озерный край — изобилующий холмами и озерами район на северо-западе Англии, известный живописными ландшафтами. . Там было столько красот, что через некоторое время он утратил способность не то что оценивать, но даже просто замечать их.

Попасть в зиму было совершенно невозможно, но не более невозможно, чем все остальное, что происходило.

Они остановились возле рощицы нагих ив, росших на пологом склоне, под которым блестел изгиб медленного мелкого ручья. Мэлори однажды сказал Ганси, что там, где растут ивы, обязательно будет вода. Ивы распространяются, объяснил он, роняя семена в проточную воду, течение которой несет их, пока они не окажутся на каком-нибудь далеком берегу, где и пустят корни.

— А вот и вода, — сказала Блю.

Ганси повернулся к своим спутникам. Дыхание каждого превращалось в облачка пара; все были одеты совершенно не по сезону. Даже цвет кожи казался неуместным: загар никак не вязался с этим бесцветным зимним окружением. Туристы из другого времени года. Он поймал себя на том, что дрожит, но не знал, происходило это от внезапного зимнего холода или от дурных предчувствий.

— Ладно, — сказал он, взглянув на Блю. — Что ты хотела сказать по-латыни?

Блю повернулась к Ронану.

— Ты не мог бы просто сказать что-нибудь вроде «здравствуйте»? Чтобы было вежливо.

Ронан, похоже, слегка расстроился: вежливость была совершенно не в его стиле. Но все же сказал:

— Salve, — и пояснил Блю: — Это пожелание благополучия.

— Отлично, — ответила она. — А теперь спроси, не хотят ли они поговорить с нами.

Ронан расстроился еще сильнее, потому что разговор с пустотой казался ему смешным, что заставляло его еще сильнее выпадать из своего стиля, однако он задрал голову и спросил у верхушек деревьев:

— Loquere tu nobis?

Все стояли молча. Послышалось какое-то шипение, словно ветер зашуршал листьями на деревьях. Но ветви были голыми, и листья шуршать не могли.

— Ничего, — сказал Ронан. — А чего ты ожидала?

— Тише, — прервал его Ганси. Потому что шипение определенно уже не было шорохом. В нем проявилось нечто такое, что можно было бы воспринять как шепот бесплотных голосов. — Слышали?

Все, кроме Ноа, покачали головами.

— Я слышал, — сказал Ноа, и у Ганси полегчало на душе.

— Попроси, чтобы они сказали это еще раз, — потребовал Ганси.

Ронан повиновался.

Шипение раздалось вновь, и теперь уже было ясно, что это никакие не листья, а голоса. Ганси явственно услышал отрывистую, хриплую латинскую фразу. Он повторил ее, как услышал, Ронану, горько жалея при этом, что в школе не уделял латыни должного внимания.