Корнелия Функе - Чернильное сердце

Мегги с отсутствующим видом разглаживала на коленях грязное, мятое платье, ведь она уже столько дней спала не раздеваясь.

– Волосы у нее темные… – думая о чем-то своем, сказала Мегги. – У Мо есть фотография, она сделана почти десять лет назад… Каприкорн посадил их с Сажеруком в сеть. Послезавтра он собирается их казнить и заставляет меня вычитать кого-то из «Чернильного сердца»… какого-то друга… Я тебе рассказывала. От Мо они тоже добивались, чтобы он его выманил, а ты не хотел говорить, кто это. Теперь ты должен сказать! – Она умоляюще посмотрела на Фенолио.

– Господь всемилостивый! – пробормотал старик и закрыл глаза.

За окном было еще темно. Луну, застывшую в небе прямо напротив их окна, закрыло облако, похожее на истрепавшееся платье Мегги.

– Я расскажу тебе завтра, – тихо произнес Фенолио. – Обещаю.

– Нет, сейчас!

– Ночью? – посмотрел он на нее, раздумывая. – Это не сказка. Боюсь, тебе приснится кошмарный сон.

– Расскажи! – умоляла Мегги.

– Боже, – вздохнул Фенолио, – ты смотришь на меня, как мои внуки… Ну что ж… – Он помог Мегги залезть на верхнюю кровать, подложил ей под голову отцовский свитер и, укрыв, заботливо подоткнул одеяло. – Эти строки из «Чернильного сердца» я помню почти наизусть, когда-то я ими очень гордился… – Фенолио откашлялся и зашептал: – «Но было еще нечто, чего боялись больше, чем людей Каприкорна, и называли Тенью. Тень являлась только по зову Каприкорна и была то красной, как огонь, то серой, как пепел, в который огонь превращает все, что пожирает. Подобно языкам пламени, вспыхивающим в костре, она пробивалась из земли. Пальцы ее и ее дыхание несли смерть. Тень, безмолвная и безликая, вырастала у ног своего господина и, принюхиваясь, как гончая, идущая по следу, ждала, когда хозяин укажет ей жертву». – Фенолио провел ладонью по лбу и отвернулся к окну. Помолчав, он заговорил снова, через силу вспоминая давно написанные им строки. – «Рассказывали, что Каприкорн приказал кому-то из кобольдов или гномов, искусных во всем, что связано с огнем, сотворить Тень из пепла его жертв. Никто не знал наверное, но ходили слухи, что Каприкорн умертвил тех, кто вызвал Тень к жизни. Как и ее хозяин, Тень была бессмертна и безжалостна». – Фенолио замолчал. Мегги смотрела в темноту. Сердце ее колотилось. – Знаешь, Мегги, – совсем тихо произнес старик, – думаю, ты должна будешь вызвать Тень. И боже упаси, если тебе это удастся. В мире много чудовищ, человек, если вдуматься, один из них, но все они смертны. Видит бог, сочиняя книгу, я меньше всего хотел, чтобы по земле разгуливал, сея повсюду страх и ужас, бессмертный монстр. Помнишь, я тебе рассказывал про одну идею твоего отца? Вероятно, это наш единственный шанс, хотя и неизвестно, что из этого выйдет. Мне надо все обдумать, времени у нас мало. Ложись поспи. Так ты говоришь, казнь состоится послезавтра?

Мегги кивнула.

– Как только стемнеет, – прошептала она.

Фенолио устало прикрыл рукой глаза.

– А о той женщине не думай, – сказал он. – Может, мои слова покажутся тебе неприятными, но она вряд ли может быть твоей мамой. Даже если тебе этого очень хочется. Откуда ей здесь взяться?

– Дариус! – Мегги уткнулась лицом в свитер Мо. – Он скверный чтец. Каприкорн сказал: Дариус вычитал ее, но у нее пропал голос, она онемела. Я уверена, это она. Она вернулась, а Мо об этом даже не догадывается. Он все еще думает, что она по-прежнему в книге…

– Я бы очень хотел, чтобы она там и оставалась, если, конечно, ты права, – вздохнув, сказал Фенолио и снова укрыл Мегги. – Но мне почему-то кажется, что ты ошибаешься. Впрочем, ты вольна верить во что хочешь! А теперь спи.

Но Мегги не могла сомкнуть глаз. Она лежала, отвернувшись к стене, и пыталась разобраться в своих ощущениях. В ее душе радость и тревога смешивались, как разноцветные краски. Всякий раз, когда она закрывала глаза, ей представлялись лица за веревочными сетками – лицо Сажерука и то, другое, нечеткое, как на старом, пожелтевшем снимке. Как ни пыталась Мегги разглядеть его, оно все время расплывалось.

За окном уже начало брезжить утро, когда ей наконец удалось заснуть. Часы предрассветных сумерек быстро росли, из секунд сплетая вечность, но страшные сны не растворились вместе с ночью. Мегги снились все чудища, какие только встречались ей в царстве книг: одноглазые великаны и гигантские пауки, трехглавые псы и ведьмы, глодавшие косточки детей. Страшилища вылезали из сундука, который сделал для нее Мо, соскальзывали со страниц любимых книг, выползали даже из тех книжек с картинками, которые Мо дарил ей, когда она еще не умела читать. Страшные и косматые, они плясали, улыбаясь во всю пасть и обнажая мелкие острые зубы. Там был Чеширский Кот, которого она до смерти боялась, и Сорванцы, которые так нравились Мо, что он даже повесил в мастерской картинку, где они были нарисованы. Какие у них огромные зубы! Они в два счета перекусили бы Сажерука, словно хрустящий тост! Но когда один из них, с глазами размером с тарелку, выпустил острые когти, из пустоты возникло нечто безликое и безымянное, серое, как пепел, и потрескивавшее, как огонь. Оно схватило Сорванца и разорвало его на мелкие клочки.

– Мегги!

Страшилища тут же исчезли. В лицо ей светило солнце, и Фенолио стоял рядом с ее кроватью.

– Это был всего лишь сон.

Старик выглядел так, будто не спал всю ночь, и от усталости морщин на его лице стало еще больше.

– Где же Мо, Фенолио? – спросила она. – Ну почему он все не идет?

Фарид сверлил взглядом темноту, и у него уже болели глаза, но Сажерук все не возвращался. Среди ветвей мальчику даже стало мерещиться его покрытое шрамами лицо, а в опавшей листве слышался едва уловимый шорох его беззвучных шагов. Но Сажерук не появлялся.

Фарид привык вслушиваться в ночь. Много, бесконечно много ночей провел он так, научившись больше верить своим ушам, нежели глазам. В той, другой жизни, где мир вокруг него был не зеленым, а песочно-коричневым, глаза могли подвести его, уши – никогда.

Однако в ту ночь, самую длинную в его жизни, Фарид напрасно вслушивался. Сажерук так и не вернулся. На рассвете, когда над холмами прояснилось, Фарид пошел к пленникам, чтобы дать им воды, немного сухарей и оливок.