Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

Когда Рафаэль доложил Гегелю, что шевалье Жан готов к экзекуции, Гроссбарт приказал отдать морю трупы Джузеппе и Леоне – после тщательного обыска обоих на предмет ценностей. На палубе вновь появился Манфрид, притащивший для брата ведро пива. Он заметил, что Аль-Гассур перешептывается со связанным Баруссом, и помог брату подняться, чтобы посоветоваться с капитаном.

– Еще одно чудо, – провозгласил Гегель.

– Рад, что ты пришел в себя, – сказал Манфрид.

Капитан сказал что-то Аль-Гассуру по-итальянски, и оба захихикали, глядя снизу вверх на Гроссбартов.

– Ага, понятно, – нахмурился Гегель. – Ничего подобного.

– Мой брат говорит, что вы оба – посмешища, – растолковал Аль-Гассур.

Манфрид же растолковал Аль-Гассуру, что молчание – золото, отдубасив араба так, что рука заболела. При первом ударе Барусс залился лаем, будто пес, и натянул веревки, клацая изломанными зубами на Гроссбартов. Гегель в ответ залил ему в рот вина. Почувствовав вкус, капитан успокоился и выгнул шею, чтобы было удобнее глотать.

Отправив араба пинком в сторону лестницы, Манфрид приказал ему спускаться вниз:

– Пришли Риго, чтобы помог вернуть капитана в его каюту.

– Барусс, – позвал Гегель. – Ты теперь в порядке, капитан?

Алексий оторвал губы от бутылки и плюнул вином в лицо Гегелю.

– Она мертва, – прошептал тот, – мертва, как и все, кто хотел нас погубить. А теперь мы плывем в Гипет. Уповай на Марию, капитан, уповай на Нее!

Барусс обмочился, его глаза закатились, а между сцепленных зубов сочилась красноватая слюна. Гегель вздохнул, но вид некогда великого человека, павшего так низко, почему-то напомнил ему о собственном голоде. Манфрид вернулся, прогнав араба, услышал, как урчит в животе у брата, и открыл свой мешок. Они присели с подветренной стороны от капитана, чтобы перекусить, а Лючано и Рафаэль спустились вниз, чтобы не просить Гроссбартов поделиться. Вскоре они вернулись, еще более бледные, чем прежде.

– Что моей собственной персоне есть? – спросил Рафаэль.

– На вот. – Гегель оторвал кусок сырного колеса и бросил наемнику. – Пей больше пива, не так живот сводить будет.

Шевалье Жан лениво покачивался между мачт, а Лючано принялся бить себя кулаками в голую грудь и что-то кричать по-итальянски. Гроссбарты расхохотались, хотя только сыр не дал Рафаэлю погрузиться в пучину истерики. Внизу он попытался добиться от Родриго сведений, как им ловить рыбу, но тот не мог или не хотел говорить, услышав от наемника о безумии прошедшей ночи и страшной перемене, приключившейся с капитаном. И то, что Лючано и Родриго – единственные люди на борту, которые хоть что-то понимали в мореплавании, – были настроены явно пессимистично, сильно тревожило Рафаэля.

Новое, ужасное чувство, рожденное убийством другого человека, смешалось в сердце Родриго с заботой о капитане. Чтобы избавиться от воя араба, доносившегося из кладовой, юноша в конце концов поднялся на палубу. Его опухшие глаза оказались не готовы к яростному сиянию солнца, и, когда они приспособились настолько, что Родриго смог, прищурившись, оглядеть палубу, он увидел, что усилиями оставшейся команды шевалье Жан оказался распят на рее фок-мачты. Оставив без внимания эту жестокость, он медленно подошел туда, где лежал капитан.

Связанный Барусс, пристально глядевший на море, не отреагировал на появление Родриго. Юноша присел рядом с ним на палубе и, сам не зная почему, положил голову на плечо капитану. Прикрыв глаза, он подумал, станет ли жизнь ему хоть когда-нибудь в радость. И вдруг Барусс вцепился зубами в его ухо.

Родриго резко отдернулся, оставив правую ушную раковину во рту безумца. Схватившись здоровой рукой за рану, Родриго с ужасом смотрел, как капитан жует. Затем юноша неуклюже пошел прочь, плача не только от обжигающей боли.

Увидев беду Родриго и бессознательно потрогав собственное укороченное ухо, Манфрид позвал Лючано и Рафаэля. Затем на глазах Родриго они размотали веревки капитана и отнесли его к лестнице. Барусс не хотел или не мог встать, его пришлось тащить на руках и спускать в кают-компанию. Когда все трое скрылись внизу, Родриго, спотыкаясь, двинулся на корму, где расположился кардинал Мартин. Оба молча смотрели назад, в ту точку, где изумрудное море встречалось с золотым небом.

Позднее в тот же день Гроссбарты заставили Родриго и Лючано проверить, что они не сбились с курса. Даже если бы кто-то из них разбирался в навигации, все карты улетели в соленую бездну вместе с припасами из кладовой. Поскольку все, кроме Аль-Гассура и Барусса, занимались парусами, два моряка могли быть уверены лишь в том, что корабль идет куда-то на юго-восток. Оба настаивали, что нужно срочно повернуть на север и отыскать землю, где можно пополнить припасы и набрать новую команду, но Гроссбарты даже слышать об этом не хотели, настаивая, что хватит одной веры.

В ту же ночь, усомнившись в том, что проживет достаточно, чтобы отыскать более подходящего духовника, Родриго попытался облегчить душу в разговоре с Мартином. Изувеченный юноша беспокоился за спасение души капитана и своего брата даже больше, чем пекся о собственном блаженстве, и поэтому был разочарован, когда кардинал решил сам ему исповедаться и стал бредить о каких-то демонах и смерти своей возлюбленной Элизы. Рафаэль бодрствовал, даже когда Лючано, Мартин и Родриго уснули, пытаясь выхватить хоть какие-то понятные слова из разговора Гроссбартов, продолжавших пить на палубе, и шепота из кладовой.

В результате долгого спора верх одержала логика Манфрида, верившего в очистительную силу пламени. Братья принялись разводить костер на щите шевалье Жана. В его свете Гроссбарты различили на фоне паруса силуэт рыцаря, вниз от которого тянулся широкий потек. Гегель предложил проверить все на арабе утром, и Манфрид согласился, что это разумный подход. В качестве последней предосторожности Гегель отрезал куски только с пары хвостов убитой сирены – как можно дальше от того места, где они переходили в человеческую кожу.

Почти всю ночь братья не ложились, а коптили мясо, надеясь, что восхитительный аромат не скрывает ни яда, ни проклятья. Когда крышка люка и стулья с бака превратились в пепел, они согласились, что теперь припасов должно хватить до самого Гипта, если, конечно, экономить. Поэтому Гроссбарты отрубили часть планширя и закоптили еще кучу мяса, оказавшись в опасной близости к тому месту, где сомнительное мясо превращалось в каннибализм. Его они спрятали в мешки, а угли выбросили в море и огорчились, потому что плеск волн заглушил радостное шипение, которого они так ждали.

Спали по очереди, пока звезды вертелись над головой, а корабль качался под ногами, но оба уже настолько привыкли к этому, что не испытывали тошноты. Манфрид провел свою вахту, обходя палубу и посматривая в непроглядные глубины. Гегель провел свою на верхушке мачты, где нашептывал шевалье Жану мысли и соображения, которые боялся открыть даже своему брату. Здесь он чувствовал себя в безопасности, поскольку рыцарь умер в долгом промежутке между распятием и этим секретным разговором с Гегелем. Гроссбарты не прикасались ни к парусам, ни к штурвалу, ибо решили, что так они точно во всем полагаются только на волю Девы Марии.